Эмили Листфилд - Все, что нам дорого

Тед улыбнулся и ничего не ответил. Понаблюдав за ним несколько раз в компании, Энн поняла, что Тед не способен поддерживать светские беседы, задавать ничего не значащие вопросы, которые придают непринужденность разговору, вообще не умеет изображать хоть какое-то подобие легкой болтовни. Возможно, это было одно из тех занятий, которым ему некогда было предаваться, когда он так торопился заработать себе на жизнь.

Энн взглянула на часы.

– Цыпленок наверняка уже готов. Почему бы вам всем не пойти к столу?

Пока Энн подавала, Сэнди через стол открыто разглядывала выступавшие жилы на обнаженных руках Теда.

– Ты поднимаешь тяжести?

– Нет, только инструменты.

– Как это мужественно.

– Сэнди, – предостерегающе произнесла Энн, садясь на свое место.

– Все в порядке, – со смехом сказал Тед.

– А ты собираешься строить воздушные замки?

– Для принцесс вроде тебя?

Она улыбнулась, вздернула голову.

– Я собираюсь строить то, что захочу, – сказал он.

– По-моему, это не слишком многообещающая деловая стратегия.

– Смотри и учись, – ответил Тед. – Смотри и учись.

– Возможно, я так и сделаю, – отозвалась Сэнди.

Энн запихнула в рот порцию фасоли, чтобы не пришлось вступать в эту непривычную словесную перепалку. Внезапно на нее навалилась усталость, она чувствовала себя медлительной и неповоротливой, а собственные искренние старания казались ей еще глупее, чем всегда. Эстелла во время еды мурлыкала себе под нос.

– Видишь ли, – продолжала Сэнди, – для нас целое событие, что ты удостоил нас своим посещением. Наверное, Энн говорила тебе, что мы здесь в городе считаемся чем-то вроде отверженных?

Эстелла недоуменно посмотрела на нее.

– Почему ты так говоришь? Вы, девочки, пользуетесь успехом, совсем как я в вашем возрасте.

– Она собирается употребить слово «кавалеры», я точно знаю, – пробормотала Сэнди. Она обернулась к Эстелле. – «Кавалеров» больше нет. Как свинца. Просто исчезли, и все. Тебе так не кажется, Тед?

Тед издал короткий смешок и обратился к Джонатану.

– Энн говорит, вы обучаете музыке.

– Я не обучаю музыке, – сердито ответил Джонатан. – То, чему я обучаю, не имеет к музыке никакого отношения. Музыка непознаваема, ей невозможно научить. Я учу детей, как читать черные значки на бумаге и как извлекать нечто, приблизительно напоминающее звук, который одурачит их матерей и заставит платить мне. Это не имеет ничего, повторяю, абсолютно ничего общего с музыкой.

Тед улыбнулся и взял еще кусок. Было похоже, что он просто считает их людьми со странностями. Эксцентричными людьми. Он, видимо, не понимал, как они опасны.

Тем не менее, когда Энн провожала его к машине, прежде чем сесть за руль, он повернулся к ней и сказал: «Я считаю, нам лучше пожениться». Именно так и сказал. И она согласилась.

Она поцеловала его на прощанье и пошла домой убираться.

Энн и Тед зарегистрировались три недели спустя в Нью-Йорке. До отъезда она ничего не говорила Джонатану и Эстелле о своих планах, страшась не того, что они могли бы как-то реально помешать – она знала, что они на это не способны, – а того, что ее собственная решимость могла бы поколебаться. Она не могла представить, как родители станут готовить себе еду, вовремя оплачивать счета за телефон и электричество (еще одна из хозяйственных забот, которую Энн взяла на себя после того, как у них по многу раз отключали и то, и другое), сами выносить мусор. Она опасалась, что они могут в буквальном смысле задохнуться под этими грудами. Она оставила им короткую записку о своих намерениях.

Когда Энн и Тед пришли за свидетельством о браке, в регистрационном бюро шла реконструкция, и его временно перевели в отдел автотранспорта. В тускло освещенной, похожей на пещеру комнате все еще висели прежние таблички – «Жалобы», «Нарушения», «Возмещение ущерба». Впереди них сидела женщина в полотняном костюме с пятнами пота и громко обменивалась шутками со своим женихом, подсчитывая количество разводов у каждого из них, чтобы заполнить необходимые бланки. Как большинство других пар, сгрудившихся на раскладных стульях, склонив головы, теребя края своих документов, Тед и Энн почти не разговаривали, пока не назвали их имена.

После они зашли в ювелирный магазин в квартале от бюро и примерили золотые кольца. Энн отдавала предпочтение обыкновенному тонкому колечку, но Тед, поначалу вообще сомневавшийся, стоит ли ему носить его, выбрал широкое, блестящее. «Если тебе такое не нравится, возьми, какое хочешь, а я куплю это», – предложил он. Но сама мысль о таких непарных обручальных кольцах показалась Энн зловещей, и она выбрала точно такое же, как у него. Оба кольца она припрятала в свой плетенный из соломки кошелек до настоящей церемонии на следующее утро.

Когда позже друзья расспрашивали ее, какая у них была свадьба, Энн часто придумывала детали, платья, свидетелей, тосты – сплав фантазий девочек в тринадцать лет, когда любовь никак не связывается с заботами. На самом деле больше всего в то душное утро в городе ей запомнилось, как в самом начале церемонии она выронила кольцо, и оно укатилось, и ей пришлось догонять его. Чиновник с плохо скрываемой скукой зачитывал слова, которые он повторял по десять раз на день, облизывая обветренные, потрескавшиеся, тонкие бледные губы, пока сами слова «Обещаете ли вы…» не утратили для нее смысл, и она могла думать только о его языке, который высовывался и исчезал во рту три, четыре, пять раз.

Они вышли оттуда ошеломленные, словно отсутствие родственников, друзей, даже случайных знакомых низвело весь ритуал до какого-то фарса, и попытались прикрыть ощущение своей неприкаянности смехом, обнявшись на вершине каменной лестницы, напротив крошечного парка, где было полно государственных служащих, отдыхавших в обеденный перерыв. Воздух был густой и влажный, их тела прилипали друг к другу. «Давай вернемся в свой номер, – улыбаясь, сказал Тед, – и отпразднуем».

За следующие три дня они обошли достопримечательности города – статуя Свободы; вершина Эмпайр Стейт Билдинг, где ветер, вырвавшийся снизу из уличной тесноты, метался вокруг них; Чайнатаун, где на бурлящих улицах висели рядами куски рыбы и окровавленные утиные тушки, подвешенные за тощие шеи, в газетных киосках продавались восточные «Плейбои» в коричневых бумажных обертках, и женщины в туфлях без каблука яростно торговались из-за овощей; вверх мимо Бауэри, от сияющих магазинов со вспыхивающими витринами, набитыми всевозможными видами освещения, созвездия мерцающих огней в виде лепестков, в виде рыбок, резкое абстрактное свечение галогеновых ламп. Энн никогда раньше не бывала в Нью-Йорке, и больше всего на нее подействовали людские потоки, которые с такой скоростью двигались к бесконечно большому количеству мест назначения, рассеянно разделялись и снова соединялись. Она всегда представляла саму себя относительно единственной крошечной черной точки – серого домика на Рафферти-стрит – вот она удаляется от него, вот приближается к нему, а теперь, когда эта точка так безвозвратно оказалась за пределами видимости, когда ее заслонили этот город, Тед, та странная короткая церемония, Энн испытывала необычное головокружение, как будто в любую минуту ей грозила опасность упасть.