Ева Модиньяни - Единственная наследница

– Больше того, – уточнил Миммо Скалья. – Когда я приехал к Пеннизи, он был убежден, что я сошелся с ним, чтобы насолить твоему отцу. Я ему дал понять также, что хочу рассчитаться с ним за то, что он помог моей матери после смерти отца. Дон Никола был уже стар и немощен, но алчность не давала ему покоя. Шанс войти в команду министра действовал на него оживляюще, но, вовлекая политика в дела Пеннизи, я готовил конец обоим. Чтобы развернуться, им не хватало одного – денег. Поэтому я навел мост между банками Больдрани и предприятиями этих торговцев недвижимостью. Я убедил министра перевести свою долю в небольшой швейцарский банк на льготных условиях. Через два дня этот банк лопнет, и экс-президент останется у разбитого корыта.

– Я правильно тебя поняла? – спросила Анна.

– Ты поняла прекрасно. Это был план, разработанный твоим отцом и осуществленный мною. Мы все сделали, чтобы Пеннизи плохо кончил. Разорение стало для него возмездием. А наши деньги вернулись к нам вместе с доказательствами продажности министра. Анна была ошеломлена.

– План блестящий, – признала она. – Но, как только министр поймет, что, помимо всего прочего, он еще и потерял свое состояние, разъярится, как зверь. Тогда уж он наверняка постарается доказать, что старик не мой отец.

– Возможно, и разъярится, – сказал Пациенца. – Но он только пыль поднимет.

– А эти злополучные письма, что они представляют собой?

– Это письма, которые Немезио написал Марии из Парижа в 1939 году. Их перехватила тайная полиция, и с них сняли копии. Некоторые оказались в руках Сильвии де Каролис, которая пыталась шантажировать старика, но в результате лишь отправилась в изгнание.

– Теперь я понимаю, что заставило его изменить свое мнение относительно нерасторжимости брака, – сказала Анна, задумчиво кивая. – Но что же такое в этих письмах, о которых знают все, кроме меня?

Миммо Скалья не смог скрыть своего замешательства. Он завертелся на стуле, взял в руку пузырек с чудодейственными каплями, но тут же снова поставил его на столик. Достал сигарету и жадно понюхал ее.

– Иной раз закурить, – с сожалением вздохнул он, – это большое психологическое облегчение.

Анна взглянула ему прямо в глаза.

– Дядя Миммо, – с ласковым укором сказала она. – Не води меня за нос.

Пациенца закинул ногу на ногу и сложил руки на коленях, подавшись вперед.

– Ты знаешь, что между нами полное доверие, – проговорил медленно он. – Но то, что я должен рассказать тебе – вещь чрезвычайно деликатная. Это история об интимных отношениях: речь идет о твоей матери.

– У нее были другие мужчины, кроме Немезио и старика? – встревожилась Анна.

– Да нет, – сказал он. – С чего ты взяла?

– Тогда, во имя всех святых, проясни это дело. Чтобы меня зачать, отец и мать должны были спать вместе. – Последовала длительная пауза. – Так ты скажешь мне или нет, что за чертовщина была в этих письмах?

– Там написано, – пробормотал адвокат, набираясь духу, – что в июле 39-го года, когда ты была зачата, твоя мать и Немезио тоже имели… ну… интимное сношение.

– Так это и есть доказательство, что я не дочь Чезаре Больдрани, – воскликнула Анна.

– Да нет, – возразил Пациенца.

– Но почему нет?

– Потому что в то же самое время твоя мать…

– Моя мать?.. – напряглась Анна, которая хотела знать всю правду.

– Твоя мать была и с Чезаре. Вот я тебе и сказал, – наконец-то освободился он от этой тяжести.

Анна побледнела и бессильно поникла в кресле.

– Это хуже, чем я думала, – проговорила она с тоской. – Нельзя доказать, что я дочь Немезио, но также нельзя доказать, что я дочь Больдрани. Одно несомненно – это то, что я дочь…

– Не надо, – прервал ее Пациенца.

– Ты прав. Извини, – прошептала она, осознав, куда мог завести ее гнев. Она вспыхнула от ярости, потом побледнела, и сердце тоскливо сжалось в груди. – Дядя Миммо, – взмолилась она, – но кто же мой отец?

– Твой отец – Чезаре Больдрани, – убежденно сказал тот.

– Но кто может это доказать? – спросила она с тревогой.

– Я могу сказать тебе одну единственную вещь, Анна. До тех пор пока у старика не было стопроцентной уверенности, что ты кровь от крови и плоть от плоти его, он отказывался дать тебе свое имя.

– Кровь от крови, – пробормотала Анна, вспоминая. – У меня первая группа крови, у Чезаре тоже первая…

– Так проблему не решить, – охладил ее Миммо Скалья. – Это было бы слишком просто. Я выяснял: у Немезио тоже первая. Миллионы мужчин имеют эту группу крови.

– Мы на том же самом месте, – пала духом Анна.

– Но я убежден, что где-то существуют доказательства отцовства старика, – повторил он.

– Тогда мы должны найти их.

– Для тебя или для министра?

– К черту министра! – сказала она с холодной твердостью, напоминавшей старика. – Он может шуметь сколько ему вздумается. Теперь я сама, только сама хочу знать, кто я. Иначе я просто сойду с ума.

Бледное зимнее солнце затянулось туманом, и за окном начало смеркаться.

В особняке на корсо Маттеотти Анна не застала никого из своих детей. Она прошла длинную анфиладу гостиных, как в старинных сицилийских домах, и вышла на террасу. Мадонна на самом высоком шпиле собора сверкала в бледных лучах январского солнца, точно паря над суетой города. Ее вновь охватила гнетущая тоска по острову своей мечты, по своему Момпрачему.

Ей говорили, что с тех пор, как остров Сале перестал быть местом обязательной посадки на южноамериканских рейсах, отель «Атлантика» приходит в упадок. Бог знает, случалось ли хоть раз еще, чтобы за одну ночь после дождя весь остров покрывался травой. И в самом ли деле она пережила там лучшие дни своей жизни, и куда все это девалось потом? Бог знает, любит ли ее еще Арриго, подумала она.

У них за эти годы было много других путешествий, жизнь приносила им другие радости, и выросли уже их дети, но ни разу не повторялось больше чудо той ночи – такого подарка жизнь не делала им уже никогда. С течением времени драгоценный хрусталь страсти помутнел, влюбленность прошла, точно растворилась в повседневной банальности будней. Заниматься любовью стало скучной обязанностью – не было страсти, не было трепета и новизны. «Ты меня разлюбила, женушка, – шутя сказал ей как-то Арриго, – а я вот по-прежнему в тебя влюблен. Быть влюбленным – прекрасно, Анна, но, когда свет гаснет для одного, другой чувствует себя, словно обломок, плывущий по воле волн». Тогда эта фраза показалась ей неуместной и глупой, но теперь слова мужа заставили задуматься.

Отворив дверь бассейна со стеклянным потолком Анна вошла и быстро разделась у бортика. Она не оставила на себе ничего, надела лишь резиновую шапочку и тут же нырнула в прозрачную воду, температура которой поддерживалась всегда на уровне двадцати восьми градусов. Ее гибкое и загорелое под солнцем Рио тело долго нежилось над разноцветной мозаикой дна, прежде чем снова показаться на поверхности гладкой воды у противоположного бортика.