Паскаль Лене - Прощальный ужин

– Ну ты прямо как твоя мать, – возразила мне тетя Ирэн, – делаешь вид, что презираешь этих людей из страха, как бы они не стали презирать тебя. А боишься ты оттого, что я – гувернантка.

Все пропало. Я рассердил тетушку, даже не подумав, что она оставалась единственным связующим звеном между мной и Эллитой. И злые чары, которые я так боялся накликать в присутствии девушки, все-таки меня не миновали. Теперь уж Ирэн не скоро снова заговорит со мной о своей «маленькой воспитаннице». Тщетно ездил я к залу Плейель и в следующее воскресенье, и через воскресенье, тщетно вышагивал по тротуару перед кафе «Лотарингия», своим видом и состоянием души смахивая на кающегося грешника, – все напрасно, мои искренние покаянные порывы так и не заставили вырасти из-под земли увенчанную перьями шляпу моей феи, от услуг которой я так глупо отказался.

Мое желание снова увидеть Эллиту, хотя бы на мгновение, хотя бы издалека, было столь велико и вызывало во мне столь мучительное напряжение, что мне казалось, что его источают все поры моей кожи. Я провел еще две недели в страданиях и восторженном возбуждении, а потом решил попытать счастья, бродя поблизости от особняка Линков. Стыд, мешавший мне искать этой столь желанной встречи раньше, был стыдом покинутого любовника (истерзанного унизительной скорбью по той, которая мертва лишь для него одного, и не знающего, любит ли он ее по-прежнему или, может быть, уже начал ненавидеть, хочет ли, чтобы любимая вернулась или предпочел бы, чтобы она и в самом деле умерла, исчезнув также и для других). Правда, мой роман с Эллитой длился пока всего несколько минут, к тому же я не знал точного адреса особняка барона Линка. Но я так исстрадался со времени нашей первой встречи и мой любовный пыл был так силен, что казалось, будто у меня за плечами уже годы неутоленной страсти и терпеливого ожидания.

Линки жили на маленькой улице, где за высокими стенами и оградами стояли лишь особняки. Я пытался угадать, за какими из этих ворот скрывалось жилище Эллиты: за дубовыми, чугунными или крашеными железными? Кусты акации с подпорками и фигурные фонари «под старину» придавали улице вид опереточных декораций. Недалеко от меня остановилась большая машина. Шофер в черном костюме и форменной фуражке открыл дверцу, и две женщины, торопливо выйдя из машины, исчезли за ближайшей решеткой. Обе были одеты по-восточному, и их лица скрывала вуаль. Мне показалось, что, заметив меня, они поспешили уйти. Шофер последовал за ними, бросив в мою сторону настороженный взгляд, словно опасаясь нападения. Мне вдруг почудилось, что, покинув шумный бульвар и завернув на эту тихую и чистую аллею, я по ошибке очутился в частном саду: эти красивые фонари, расставленные на тротуаре, как канделябры, эти хрупкие акации, напоминающие комнатные растения – все говорило о том, что и сама улочка, и все ее тупички принадлежат вот этим прекрасным особнякам, защищаемым от внешнего мира враждебными ему оградами и металлическими табличками. И даже небо, в тот июньский день казавшееся сделанным из голубого фаянса с нарисованными белыми облачками, было слишком чисто вымытым, чтобы принадлежать простым людям. Какое-то время я прогуливался по улице из конца в конец, надеясь, что вот-вот каким-то чудом появится Эллита, и вместе с тем опасаясь, что она увидит неловкого влюбленного и поймет, что он пришел к ней под окна исполнять хоть и немую, но все-таки не лишенную бестактности серенаду.

Открылись еще одни ворота, за которыми показался дом с фронтоном и колоннадой из белого мрамора, а то и вовсе из слоновой кости, стоящий, словно на прилавке, на зеленом бархате английского газона; владевшее мной ощущение какой-то чрезмерной чистоты, каких-то доходящих до пародии изыска и картинности, какой-то в конечном счете никчемной роскоши, сменилось тоскливым опасением, как бы в выезжающем автомобиле не оказалась Эллита.

Черный лимузин притормозил как раз передо мной. Солнце резко замерцало на блестящей поверхности темной, как ночь, машины, и среди этих полыхавших словно в разгар грозы молний, когда откуда ни возьмись возникают призраки, я увидел через стекло за спиной водителя смешавшиеся из-за эффекта химерической прозрачности с облаками и ветвями деревьев лицо пожилого мужчины в профиль и верхнюю часть его туловища. Я не старался различить его черты.

Машина не спеша выехала на проезжую часть и скрылась: я был разочарован и одновременно обрадован тем, что это была не Эллита, а всего лишь какой-то пожилой господин, погруженный, по всей вероятности, в чтение биржевой страницы газеты и, насколько я мог судить, как нельзя более соответствовавший стилю автомобиля, дома и всей этой улицы. Единственной сколь-нибудь выделявшейся чертой этого человека, во всяком случае как это воспринял мой взгляд сквозь отблески и переливы стекла, была белоснежная шевелюра. Однако ее ослепительная белизна показалась мне уж слишком яркой и какой-то искусственной, заставив подумать о парике и гриме. Меня не покидала мысль, что, рискнув проникнуть в пространство, где находилось жилище Эллиты, я оказался в мире, населенном странными существами, полуаллегориями, полупризраками, состоящими из некой иной субстанции, нежели та обычная материя, из которой состоял я сам, отчего мне удавалось видеть лишь их эфемерные образы; природа этих существ слишком отличалась от моей, чтобы я мог хоть в малой мере их постичь. И тут мне стало совершенно ясно, что я смогу встретиться с Эллитой лишь в мечтах и сновидениях и что, даже если мне будет дано однажды обнять ее, она останется такой же далекой, всегда отделенной от меня чем-то вроде того стекла, сквозь которое я только что увидел на вовеки непреодолимом расстоянии проехавшее мимо приглушенное отсутствие.

Я быстро пошел прочь от этой улицы с красивыми фонарями и направился домой, твердо решив раз и навсегда выбросить Эллиту из головы. Я испытал облегчение, вновь окунувшись в успокоительную своей обыденностью сутолоку бульвара. Мне просто приснился сон, а сейчас я от него пробуждался. Я больше не хотел знать, что происходит за стенами и высокими решетчатыми оградами похожих на мавзолеи домов, и существует ли Эллита где-то еще помимо моего воображения, мне было все равно. Вполне возможно, что она являлась одним из персонажей тех историй, которые, как нам с мамой было известно, тетя Ирэн, пытаясь нас удивить, сочиняла на ходу, предаваясь своей неутомимой болтовне.

Однако на следующий день я вновь очутился на улице с акациями и добрый час ходил взад-вперед по тротуару. И через день, и через два дня: ворота открывались, въезжали или выезжали автомобили, выходил на прогулку китайский мопс на поводке в сопровождении служанки в черном платье с белым передником; песик у каждой акации поднимал лапку, обхватывая дерево словно большая гусеница и натягивая поводок так сильно, что тот, казалось, вот-вот задушит его. Машины подъезжали и уезжали, люди выходили и входили, и все они, вплоть до этой пекинской собачонки с ее астматическим покашливанием, владея одной и той же тайной, были наделены сказочным правом открывать двери этих домов; возможно даже, что собачонка, напоминавшая своими повадками японскую рыбку, принадлежала Эллите. Возможно, проехавший только что лимузин принадлежал барону Линку, а женщина, открывшая ворота вот этого дома, знала девушку или, во всяком случае, время от времени встречала ее. И чем более чужим ощущал я себя на этой улице, приходя в отчаяние при мысли, что мне больше не суждено увидеть Эллиту, тем сильнее была моя потребность возвращаться сюда. Так покинутый любовник находит в холодности и резком отказе возлюбленной лишь все более мощные стимулы, чтобы надоедать ей своим рабским и никчемным присутствием. И каждый мой приход на эту улицу становился как бы отвергнутым призывом, новым признанием в любви, натолкнувшимся на молчание, презрение и пустоту.