Шеннон Маккена - Твой навсегда

Саймон Райли достиг вершины холма, заглушил мотор мотоцикла и припарковался у обочины. Впереди лежал Ларю-Ривер-Вэлли. Саймон откинул шлем, предоставив жаркому ветру просушивать свою спутанную черную гриву. Ему нужно было какое-то время, чтобы просто взглянуть на город, успокоиться и собраться с мыслями.

При виде открывающейся картины захватывало дух – так прекрасна была она. Саймон ощутил знакомое щемящее чувство под ложечкой. Он много путешествовал по миру, но нигде не встречал ничего подобного. И ничто не вызывало в нем такого чувства, как эта зеленая речная долина у подножия Каскад-Маунтинс. Любуясь ее красотой, он в то же время испытывал какой-то трепет, предчувствие беды.

Или, может быть, он сам привез за собой беду? Видит Бог, у него никогда не было такого намерения. Но всякий раз, словно по какому-то заклятию, он сеял вокруг себя несчастье.

Однако сейчас все казалось таким благостным. Будто семнадцать лет назад здесь ничего не произошло. Впрочем, не стоило раньше времени расслабляться и строить радужные перспективы. Что-то здесь таило враждебное отношение к нему. И это «что-то», едва учуяв присутствие Саймона Райли, казалось, ощетинилось, готовое к противостоянию.

Он затрясся в приступе смеха. «Смотри в оба, Ларю! Забавы кончились».

Сняв солнцезащитные очки, Саймон огляделся вокруг. Краски, звуки и запахи взбудоражили ту часть его души, что многие годы была задавлена суетой и хаосом его кочевой жизни. В воздухе стоял монотонный гул насекомых. От дерева у обочины веяло персиком, его терпкий бродильный дух перебивал запах слежавшейся листвы в дренажной канаве. Острый приторный аромат корня тысячелистника мешался с благоуханием сосны и пихты.

Сладостная смесь, щекочущая ноздри. Родной дом.

Саймон так хорошо знал эти места. Каждый холм и овраг. Каждый каньон. Каждую скалу и пещеру. Он изучил их, когда был ребенком и бегал здесь, не обращая внимания на границы частных владений и заборы с колючей проволокой.

Он представлял себя собратом змей и ящериц, койотов и рысей, орлов и сов, даже пумы, случайно отваживающейся спуститься с высоких круч Каскадов. Он воображал, что эти существа принимают его как своего, давая ему приют в их мире. Точно так же, как Эл давала ему место в своем сердце.

Саймон постарался отогнать мысль об Эл. Он подходил слишком близко к опасной черте. Однажды его нервы уже не выдержали чрезмерной нагрузки. К тому же признание ящериц и рысей, а также одной безумно влюбленной в него девочки-подростка не помешало всем другим отвергнуть его. Хотя все это уже быльем поросло, но, справедливости ради, следовало признать, что тогда он справлялся с трудностями не так уж удачно. Он легко выходил из себя. Его реакции всегда были слишком бурными.

«Ты видишь, что делаешь только хуже себе, Саймон!»

Эти слова потом звучали у него в ушах все семнадцать лет. Он слышал их так часто из уст самых разных людей – консультанта по вопросам семьи, директора школы, шерифа и нудной леди из детской службы. Все они говорили одно и то же, просто чтобы призвать его к порядку.

Семнадцать лет назад Саймон Райли не слушал тех людей. Так какого черта он должен слушать их сейчас, когда он у себя дома? Делать все себе во вред с присущей ему импульсивностью и необузданностью – его неотъемлемое право.

Он поискал глазами вьющуюся внизу ниточку лощины. Разграничивая своими зазубренными краями Макнари-Ридж и Хорсхед-Блафф, она заканчивалась у дома Гаса. Загородившись рукой от солнца, Саймон попытался выдохнуть из себя боль, свербящую под ложечкой, тяжелую и холодную. Но она засела слишком глубоко, чтобы избавиться от нее таким простым приемом.

Саймон много лет мечтал о триумфальном возвращении домой. И в тех фантазиях Гас всегда представал таким, каким он запомнил его в детстве, пока тот еще не пристрастился к бутылке. Тот, прежний Гас открывал ему дверь и одобрительно кивал, как он обычно это делал, когда что-то, по его мнению, заслуживало похвалы. И Саймон кожей чувствовал этот беззвучный посыл.

Развивая свои мечты, он воображал, как Гас выставит на стол пиво и свою стряпню – куски оленины, лепешки, жареный картофель, лук и ломтики румяных помидоров, посыпанные солью. А когда все это будет съедено, достанет из кладовки плитку шоколада. Одну из тех плиток черного шоколада, что всегда хранились в запертом шкафчике, подальше от вороватых рук маленького мальчика. Гас раскроит плитку мясницким ножом и сгребет им кусочки с разделочной доски. Потом они вдвоем приступят к лакомству, и темная, горьковатая сладость будет таять у них во рту. Тем временем кухня постепенно погрузится в полумрак, и придет время зажигать керосиновую лампу. Когда ее мерцающий свет отбросит на стену бегущие тени, Саймон начнет рассказывать о своих приключениях за все эти годы. О том, как он всеми доступными средствами отстаивал свое достоинство и наконец доказал, что состоялся как личность.

Но увы, ни молчаливого одобрения, ни кусков оленины или шоколада сегодня не будет. Пять месяцев назад Гас принял свою последнюю пищу – пулю из своего «кольта»-автомата 45-го калибра. Поэтому никакой встречи с возвратившимся блудным племянником не состоится. Будет просто молчаливый осиротевший дом. Единственное, что осталось среди этой проклятой мерзости запустения, от которой можно сойти с ума.

Саймон не вполне понимал, зачем он вообще вернулся сюда. Это был один из тех безрассудных импульсов, из-за которых он всегда увязал по уши в неприятностях.

Гаса не стало пять месяцев назад, тело его было кремировано. Известие дошло до Афганистана с большим опозданием.

Когда Саймон узнал об этой новости, вся его собранность, воспитанная за долгие годы, враз полетела к черту. Его снова стали преследовать кошмарные сны с пожарами. Он видел, как алчное ревущее пламя окружает его со всех сторон.

То, что произошло с Гасом, совсем не вязалось ни с воспоминаниями Саймона о дяде, ни с загадочным посланием, которое он отправил по электронной почте в день смерти. То послание напоминало Саймону бред сумасшедшего, но в нем не было отчаяния человека, решившегося на самоубийство.

И вот, хоть и с опозданием, Саймон оказался здесь. Он взял отпуск, благо финансы позволяли это сделать. Вообще он не особенно заботился о деньгах, но умудрился заработать их много своим ремеслом, связанным с риском. Его деньги оседали в банке, накапливаясь там годами, так как ему редко приходилось делать траты. Возвращение в Ларю было задумано им как длительный процесс в целях облегчения адаптации. Поэтому, приплыв морем в Нью-Йорк, он купил себе мотоцикл. Три тысячи миль по шоссе являлись тем минимумом, который необходим для вхождения в ситуацию. Кроме того, выделив это время на дорогу, Саймон пытался оправдать импульс, побудивший его вернуться сюда.