Александр Минчин - Юджиния

Она потянулась к своей кремовой сумке, лежащей на скатерти золотого цвета. Он перехватил ее руку, впервые коснувшись Юджинии. Она вздрогнула, но руки не убрала. Их глаза на мгновение встретились.

— Только, пожалуйста, не надо. Прикосновение как током пронзило ее, но она не удивилась, она уже давно знала, что от него исходит ток.

Она достала из сумки флакон и коснулась тонкого виска.

Вдруг ей стало смешно, она поняла:

— Почему ты?

— Потому что я все-таки…

— Нет, я, я пригласила тебя,

— В этот раз заплачу только я, или мы никуда не уйдем отсюда.

Она, казалось, совсем развеселилась:

— Нет, я. И только я!

Он быстро протянул руку к подносику. Она успела тоже. С двух сторон их руки тянули подносик. Вернее, она удерживала, а он старался отнять. Он не тянул сильно, чтобы не сделать больно изящной кисти ее руки.

Она весело смеялась:

— Нет, я! Нет, я!

Он не говорил, только просил ее глазами, и был серьезно увлечен тем, что происходило. Наконец Юджиния уступила:

— Хорошо, ты.

Он взял подносик к себе и молил Бога лишь об одном: чтобы цифра была не больше двузначной. Рывком он перевернул белый квадрат: это была открытка с благодарностью, что они посетили ресторан.

Наверно, его лицо было чересчур забавным, потому что она рассмеялась так, как никогда не смеялась при нем. Хотя и старалась негромко, словно боялась обидеть его.

Едва она встала, как из ниоткуда возник управляющий.

— Вы покидаете нас? — На лице его, казалось, выразились все печали мира.

— Да. Спасибо.

— Мы благодарим вас за посещение. — Он отодвинул стул Юджинии, поцеловал руку, подал сумку-конверт.

— Я благодарю вас за салаты. Особенно за крабный…

— Специально для вас.

Александр поблагодарил на своем акцентном английском.

Они шли между столов с золотыми скатертями, и посетители оглядывались на них. Это было первый раз.

Машина с распахнутой дверью и заведенным мотором уже стояла у самого выхода.

Он протянул подающему машины доллар, но тот отшатнулся от него, как от молнии, заблагодарив.

Александр ничего не понимал и чувствовал себя идиотом. Может, коммунизм наступил в этой стране, и все бесплатно, но даже при коммунизме берут чаевые.

Юджиния, глядя на него, мягко улыбалась. Наконец, не выдержав, она сказала:

— Этот ресторан принадлежит моему папе. Я не хотела тебя разыгрывать, но так получилось с этим счетом. Извини.

Он невольно оглянулся.

— Я не знал, что твой папа занимается ресторанным бизнесом.

— Нет, он не занимается ресторанами, все э т о, — она показала на большое здание, — принадлежит ему.

Ему понравилось, как спокойно это было сказано. Собственно, так и должно быть.

— Понятно, — ответил он. Хотя ему ничего не было понятно. Чем еще занимается ее папа и что он подумает, когда узнает, чем занимаются они. Ему не долго оставалось быть в неведении. Всего лишь пятьдесят семь часов. И полного поворота его жизни.

Теперь Юджиния неотрывно смотрела на него. И ехал он не туда, а куда указала ему она, за город. Когда дорога стала безлюдной, она показала ему на маленький отель приличного вида. Он постарался подавить изумление, не веря до конца.

Он в жизни никогда этого не делал: не брал комнату, она все сделала сама.

Клерк двусмысленно посмотрел на него, но Александр не обратил внимания, так как в свои двадцать пять все равно не понимал, ч т о сейчас будет, и немного удивленно смотрел на Юджинию.

Они зашли в темную комнату, куда он пропустил ее первой. Минута — и она осталась в платье. Он едва успел подхватить накидку, чтобы та не упала. Он стоял не шевелясь, не решаясь двинуться.

Темные жалюзи были опущены. Пахло свежевыстиранными простынями, едва белеющими бледно в темноте. Стояла страшная тишина. Казалось, что-то ухнет сейчас, грохнет, и грохот разнесет ушные перепонки и всяческие препоны. И в это мгновение раздался голос, который как будто владел этой тишиной, сдерживал ее и усмирял, не давая взорваться.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Он вздрогнул и наклонился к ее чистому и свежему дыханию. В голове на миг все перекувырнулось, он представил, ч т о он делает и с кем. Но губы его уже охватили ее влажные губы и стали ласкать. Она обвила его шею руками, и он с ужасом почувствовал, что опускается на нее… и что ему это нравится.

Он прижал ее грудь, стараясь облегчить это давление упирающимися руками, она потянула сильней, просто вжалась в него и охнула. Ее губы, сорвавшись, стали покрывать его лицо поцелуями. Он начал отвечать, он отвечал забывшись.

— Раздень меня, — прозвучал ее голос. Он не верил, что э т о будет, он думал, что она развлекается или пытается попробовать… впервые.

Платье удивительно легко снялось, одно движение скользящей «молнии». И он обнимал восхитительное, редчайшее по форме и упругости тело. Теперь оно возбуждало его. Еще минута, и их лица стали горячими от губ друг друга. Она сдернула с него рубашку, не успев расстегнуть пуговицы… Два ее шелковых прикрытия верха и низа упали сами — какие-то застежки по бокам.

Он вдруг в секунду опьянел от ее тела. Юность и горячесть его, правда, пьянила. Он жаждал чего-то.

— Возьми меня, — вдруг прошептала она. — Не жди…

Ее руки потянули его выше, сжав плечи, ее ноги охватили его бедра.

Он вошел в нее, словно разрывая невидимое. Осторожно, будто боялся повредить хрупкий сосуд. Редчайшее волокно. Она подавила крик.

Ее тело выгнулось, как дуга, напряглось дрожью, замерло судорожно, как перед падением, и вдруг забилось в его руках, задыхаясь, сжимаемое все крепче и крепче. Таких тел он не держал в своих руках. Она извивалась, вжимаясь в него, потом отталкивалась, ее голова то металась по подушке, то вдруг замирала, и с губ срывались какие-то звуки. Они двигались не ритмично, но в этой аритмии был какой-то бешеный восторг несрываемого, вот-вот готового сорваться желания. Волна какой-то полноты уже катилась вниз. И вверх, в подкорку, готовая разбиться и ударить. Он хотел выскользнуть из нее (чтобы будущее было спокойно) и уже почти сделал это, не желая и жалея.

Как вдруг ее руки мгновенно стиснули его спину, сжали и с силой вдавили внутрь, до конца.

— В меня, в меня…

Взрыв безмолвного света слился с ее громким стоном (или криком?..), затопив сознание.

Все обрушилось, выходя, уходя из нутра. Еще две агонии, и она перестала биться. Полностью соединившись с ним. Так растворяются.

Они лежали безмолвно. Только теперь он начал сознавать, что сделано. Поры их кожи растворялись друг в друге, сливаясь влажностью, выходящей из них. Он скорее почувствовал, чем услышал — в безмолвии, — как по щеке ее текли слезы. Он встревожился:

— Что, что? Тебе больно?

Потом ему скорее послышалось, чем поверилось: