Ширли Конран - Кровное родство. Книга вторая

– Прошу тебя, родная, – взмолилась Элинор. – Ты всегда была человеком импульсивным и прямым, но на этот раз, пожалуйста, послушай меня. Аннабел и Клер были тогда слишком малы, чтобы знать обо всем. Если я обманывала тебя и твоих сестер, то это только потому, что я очень люблю всех вас – всех трех одинаково. Многие считают, что не стоит говорить приемному ребенку, что он не родной в семье, а нужно просто растить и воспитывать его как родного. Так я и поступила с тобой.

– Но, Ба, ты даже не можешь себе представить, что я сейчас чувствую. Как будто меня затащили на край обрыва и столкнули вниз, в пропасть. Я как будто повисла в пустоте. Моя жизнь уже никогда не станет такой, как раньше. Я теперь не ваша, ничья…

– Глупости! Ты наша и всегда была нашей. – Прозрачная от худобы рука Элинор погладила руку Миранды. – Потому что на самом деле все это совсем не важно. Это ничего не меняет: ты – О'Дэйр, и ты член семьи… нашей семьи. То, что произошло, все эти годы причиняло мне боль, но, если бы этого не произошло, у меня не было бы моей третьей внучки. Так что я рада, что все так вышло!

Миранда закусила нижнюю губу.

– И все-таки я не могу скрывать это от моих… от Клер и Аннабел.

– Знаешь, существует большая разница между нечестностью и благоразумием, – сказала Элинор. – Каждый человек имеет моральное право заботиться о себе, защищать себя, и поэтому, среди прочего, должен хранить свою тайну. Это делали все и всегда. Никто не выбалтывает своих тайн всему свету. Иногда благоразумие – и я решительно отказываюсь называть это нечестностью – есть лучшая политика.

– Но они же – не „весь свет"! Они… мои сестры… и я хочу, чтобы они знали правду.

– Тогда, по крайней мере, погоди сообщать им об этом. Я не хочу, чтобы они начали переживать еще и из-за тебя: за последнее время нашей семье и так досталось. Кроме того, от этого никто ничего не выиграет. Так что, пожалуйста, помолчи пока.

Миранда сверкнула глазами:

– Как можешь ты судить об этом? Ты, которая всегда уходила от правды, если она не устраивала тебя! Ты, которая так часто лгала – где умолчанием, где намеком! Ба, ведь ты лгала всем, а больше всех – самой себе. Зачем, почему?

Элинор ответила не сразу, а когда заговорила, в ее голосе звучала боль.

– Почему люди лгут? Из страха. Я страшилась насилия, страшилась почувствовать себя еще более несчастной – может быть, даже впасть в отчаяние, признайся я самой себе, что моя жизнь сложилась несчастливо. Я боялась, что окажусь одна перед жизнью, перед миром – этого боится каждая женщина, – и что не выдержу этого испытания. Наверное, Миранда, я просто не слишком храбрый человек.

Миранда не ответила; она была в смущении и замешательстве.

Элинор продолжала убеждать ее:

– Детка, сейчас ты не можешь смотреть на вещи объективно – да и никто другой на твоем месте не сумел бы этого сделать. Так что, пожалуйста, дай мне слово, что пока никому ничего не скажешь.

– Ба, Ба, как я могу позволить тебе решать за меня такие вещи? Ты так же субъективна, как и я. Как я могу положиться на твое суждение?

– Но я только прошу тебя дать самой себе немного времени, чтобы спокойно все обдумать.

Миранда некоторое время размышляла, затем медленно кивнула:

– Ладно. Я согласна.

– А если решишь, что все-таки нужно им сказать, позволь сделать это мне.

– Хорошо, – тихо согласилась Миранда.

– И позволь мне самой выбрать время и место для этого. Обещай мне, дорогая, – настаивала Элинор.

– Хорошо, – снова скрепя сердце повторила Миранда. – Если тебе так хочется.

Элинор облегченно вздохнула. Она сумела отсрочить злосчастное объяснение, но самое главное – ей удалось, и быстро, убедить Миранду, что это причинившее ей такую боль открытие не имеет никакого значения. И это было правдой.

Откинув голову, Миранда печально взглянула в глаза бабушке:

– Знаешь, есть вещи, за которые мне сейчас стыдно. Всю жизнь я злилась, когда мне казалось, что меня в чем-то обделили, – и чувствовала, что имею моральное право на равное участие. Я прямо-таки бесилась, когда меня меньше других брали в расчет из-за того, что я младшая. Я даже настаивала на своем моральном праве именно на треть всех твоих денег. Я всегда упирала на это! А теперь понимаю, что не имею права ни на одно пенни! Адам знал это. Иначе зачем бы ему держать у себя мою метрику? Она давала ему в руки доказательство того, что я не имею права получать что бы то ни было от компании Дав. Ах, Ба, я была такой жадной дрянью! Как только ты терпела меня?

– Замолчи, детка. Я не желаю больше слушать эту чепуху. Самый младший из детей всегда чувствует себя обделенным, так что я всегда понимала, каково тебе. Все, на что имеет право любой ребенок, – это хорошее воспитание и образование. Ну и, может быть, на то, чтобы ему помогли сделать первый шаг в жизни. Что же касается остального… Кто знает, будут ли у меня хоть какие-нибудь деньги, которые я смогла бы оставить кому-то? Но никто из нас не останется без крыши над головой и не умрет с голоду. Впрочем, не это сейчас главное.

Она крепче обняла Миранду, и та вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которой всегда бывало тан хорошо, спокойно и уютно в объятиях бабушки.

– А знаешь, девочка, – медленно проговорила Элинор, – может быть, я тан же, как и ты, нуждаюсь в душевном спокойствии, о котором ты говорила.

Суббота, 1 февраля 1969 года

Майк, в черных кожаных брюках и такой же куртке с расстегнутой молнией, стоял, расставив ноги, у камина в кабинете Адама, где весело потрескивали сосновые поленья. Лицо Майка было бледно, его светло-серые, широко поставленные глаза отражали гнев и ужас.

Адам потряс зажатым в руке номером „Ивнинг стандард".

– „Известная красавица лишилась глаза"! – выкрикнул он. – Я просил тебя хорошенько нагнать на нее страху, а не убивать ее! Ты же понимаешь, что такие вещи рано или поздно выплывают наружу!

– Я не меньше твоего встревожен. Каково, ты думаешь, мне сейчас? – Майку редко доводилось видеть брата в такой ярости. Раздраженным, сердитым – да, но сейчас он был просто в бешенстве. В отличие от Майка, который хорошо владел собой, но мог и сорваться, если его задевали за живое, Адам обычно держал свои чувства и эмоции под строгим контролем.

– Как, черт тебя побери, могло тан получиться?

– Ты же знаешь, Адам, этот народ не всегда поддается контролю. Одна из причин в том, что им просто нравится делать это, вот они и дают себе волю.

– Ты даже не нашел моих записных книжек! – проревел Адам.

– У нее в сумочке не было никаких книжек – только обычная женская дребедень, – возразил Майк. – Ее одежду тоже обыскали, но ничего не нашли.

Адам не стал говорить брату, что книжки оказались на своем обычном месте. Его бесило, что он не проверил тайник перед тем, как натравить на Аннабел людей Майка. Вдруг он спохватился: