Майкл Корда - Идеальная пара

Он послушно сел рядом с ней. Поджав под себя ноги, так что стали видны ее колени, Фелисия удобно устроилась на диване, безупречно играя роль искусительницы. Вейн был готов аплодировать ее игре, и вместе с тем весь этот спектакль вызывал у него отвращение. Ну что ж, сказал он себе, чудесных исцелений не бывает. Фелисия была тем, кто она есть, – и он тоже.

– Особенно ничем, – сказал он. – Хандрю. Обедаю чаще у Бруксов – они шлют тебе свои наилучшие пожелания. Знаешь, я наелся авокадо на всю оставшуюся жизнь. А как у тебя дела?

– Я божественно провожу здесь время. Мы так мило болтаем, не правда ли, доктор?

Фогель улыбнулся и кивнул. Фелисия открыла пачку сигарет и подождала, пока Вейн достанет зажигалку, даст ей прикурить и закурит сам.

– Садовник-японец кланяется мне каждое утро и спрашивает про «мисси Райл», – сказал Вейн. – Или по крайней мере мне кажется, что он это говорит. Я думаю, он тоже скучает по тебе.

Она засмеялась.

– Милый мистер Фудзита. Такой приятный маленький человечек, все время кланяется и говорит нараспев, как хорист из оперы «Микадо». [27]– Она широко улыбнулась доктору Фогелю, как бы вовлекая его в разговор.

– Рэнди говорит, что он, наверное, шпион. Натали уволила своего японского садовника и наняла мексиканца.

– Как это нехорошо с ее стороны! Я не верю, что человек, который так хорошо ухаживает за цветами, как мистер Фудзита, может быть шпионом. И зачем кому-то в Токио шпионить за нами? Или за Натали, я тебя спрашиваю? Есть какая-нибудь работа на горизонте? Вейн покачал головой.

– Я завтракал с Аароном Даймондом, но он не сказал ничего обнадеживающего. В городе все говорят, что ты переутомилась и отдыхаешь, но ты же знаешь эти студии.

– Ну, я была переутомлена. Теперь я отдохнула и готова опять начать работу. Не так ли, доктор?

Вейн взглянул на доктора Фогеля, который едва заметно покачал головой, рассыпав при этом пепел на свой твидовый жилет. Этой темы определенно нельзя было касаться, потому что весь город был наводнен всевозможными слухами от попытки самоубийства до ссоры влюбленных по законам классического треугольника в составе самого Вейна, Лисии и Марти Куика. Некоторые шепотом говорили, что Фелисия – алкоголичка, другие – что Вейн избил ее так сильно, что ей понадобилась пластическая операция, третьи – что она застала Вейна с другой женщиной и попыталась убить его. Поэтому, несмотря на премию киноакадемии, Фелисия оставалась безработной, да и сам Вейн тоже.

– Не стоит спешить, дорогая, – быстро сказал он и заметил, что доктор Фогель одобрительно закивал как суфлер из своей будки. – Я получил несколько предложений, но это все весьма посредственные роли, к сожалению. Последняя из них – роль надменного английского лорда, у которого молодая, красивая жена. Они попадают в руки Эрола Флинна в роли пирата, и он влюбляется в мою жену. Меня убивают на дуэли, а красавица, естественно, достается Эролу. Я сейчас обдумываю это предложение.

– Надеюсь, ты шутишь.

– Нет, вполне серьезно. Это самое лучшее, что Аарон мог для меня найти, так что можешь себе представить, каковы остальные предложения. У меня будет несколько неплохих сцен, где я буду изображать высокомерного аристократа, а ты же знаешь, что мне всегда удаются роли щеголей.

Он вынул воображаемую табакерку из рукава, взял щепотку табака, изобразил, что подносит к глазам монокль, и окинул доктора Фогеля презрительным взглядом. Фелисия зааплодировала.

– Эрол будет, конечно, бегать голым по пояс, и ему достанется весь хороший текст, – сказал Вейн. – Однако нищие не могут быть слишком разборчивыми.

– Но мы же не нищие, дорогой?

– Почти нищие. После того… что случилось в Сан-Франциско, Марти Куик упорхнул той же ночью – улетел в Нью-Йорк ставить свое очередное шоу с титьками и задницами, излечившись на время от своей фатальной страсти к классическому театру – оставив нас, любовь моя, по уши в долгах. Нет, моя дорогая, деньги нам очень нужны, и если я должен сыграть плохого парня в пиратской мелодраме, так тому и быть.

– Бедный мой Робби. – Она похлопала его по руке. – А как твоя нога? Что там было?

– Ничего страшного. Растяжение. Я уже почти не хромаю. Слава Богу, что это был не перелом.

Она опять похлопала его по руке.

– Я так и не знаю, что на меня тогда нашло. Это выражение на твоем лице! А потом, когда ты сорвался и упал – я подумала, мой Бог, Робби не может упасть…

Он поднял бровь.

– Я не упал.

– Ну, конечно, упал.

– Лисия, разве ты не поняла? Я разжал руки! Это был единственный способ заставить их опустить этот чертов занавес. Я подумал, что ситуацию уже ничем не поправишь, остается только устроить несчастный случай. Поэтому я разжал руки и полетел вниз.

Фелисия сняла шляпу, наклонилась и, обняв Вейна, поцеловала его.

– Милый Робби! А я думала, что ты так рассердился на меня, что потерял равновесие.

– Ну я действительно сердился на тебя, Лисия. Если хочешь знать, был просто вне себя от гнева.

Она теснее прижалась к нему, не обращая внимания на доктора Фогеля, будто тот был частью декорации. Вейн почувствовал смущение. Юбка у Фелисии задралась, обнажив верх одного чулка вместе с резинкой и несколько дюймов бледной кожи. Фогель – врач, говорил себе Вейн, человеческое тело – его профессия. Он осматривал Фелисию, когда она только прибыла в клинику, прикладывал стетоскоп к ее голой груди. Вид небольшого участка открытого бедра Фелисии это мелочь по сравнению с тем, что Фогель уже видел. Все же Вейну было неловко, как будто он участвовал в низкопробном порнографическом спектакле, где доктор Фогель со своей дурацкой трубкой выступал в роли зрителя.

Вейн попытался немного отстраниться, но он уже был прижат к краю дивана, а Фелисия дюйм за дюймом все придвигалась к нему, пока ее рука не легла ему на талию. Он почувствовал, как ее пальцы щекочут его бок, играя с пуговицами на его подтяжках – «помочах», как их называют американцы.

– Ты мог разбиться, мой бедный Робби, – прошептала она низким грудным голосом.

– В тот момент я об этом не думал, – сказал он. Он предполагал лишь изобразить несчастный случай и притвориться, что ушибся, и был удивлен, когда приземлился так неудачно, что по-настоящему вскрикнул от боли. Театр был чем-то сродни войне – он требовал мужества, ловкости, дисциплины, а иногда и отчаянных поступков, риска. Одного взгляда в лицо Фелисии тогда было достаточно, чтобы он понял, что игра окончена и единственный способ спасти ее репутацию – их репутацию – инсценировать несчастный случай.

– Это был такой мужественный поступок. И ты совершил его ради меня! – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя, Робби, милый. Ты ведь знаешь об этом, правда?