Салли Боумен - Темный ангел

Выбор времени ухода так и остался ее тайной, чего, без сомнения, она и хотела.

Порой я могла думать, что Констанца пустилась в свое последнее путешествие, когда умер Стини; в другие времена я думала: она выбрала его значительно раньше, может, когда скончался ее муж. Порой мне казалось, что она руководствуется случайными совпадениями, какой-то симметрией номеров: ей было тридцать восемь, когда она вошла в мою жизнь; мне было тридцать восемь, когда она покинула ее. Хотя, в целом я думаю, что самое простое объяснение является и самым правильным: точно так же, как Констанца могла в полночь объявить, что на следующее утро она отправляется в Европу, точно так же она могла, проснувшись, щелкнуть пальцами и сказать: «С меня хватит. Давай-ка посмотрим, что это за штука – смерть».

Но даже если я не могу объяснить ее расчет времени, я знаю маршрут ее путешествия. Первая остановка: апартаменты на Парк-авеню, оставшиеся от века коктейлей, сохраняющиеся в неизменности еще с тех дней, когда ими владел Штерн, где она оставила мне свои дневники. Затем целая цепь различных визитов, подробности которых всплывали в те недели, что последовали за ее смертью. Есть некоторые неясности, но существует и уверенность. Я знаю, что она побывала в тех двух лондонских домах, которые они со Штерном некогда арендовали. Я знаю, что она отправилась на поиски того дома в Уайтчепеле, где Штерн провел свое детство. Когда я шла по ее следам, то нашла этот дом, где обитала семья бенгальцев: они узнали Констанцу по фотографии.

Не уверена, что в месяцы, предшествующие ее смерти, она пыталась понять Штерна. Я скорее предполагаю, что она словно пустилась в кругосветное плавание по своему прошлому, прежде чем окончательно проститься с ним. И в нем она была совершенно одна, в чем нет сомнения: нет никаких свидетельств, что кто-то сопровождал ее. Я вспоминаю о последнем ее телефонном звонке ко мне с вокзала. Думаю, я знаю, кого она имела в виду, когда говорила о человеке, который нетерпеливо ждет ее.

Может, это правда, не исключено, что я все выдумываю, придавая непомерное значение серии возможностей и совпадений. Но в самом конце своего пути она все же завершила его прогулкой по пустоши Штерна. Неделю она провела в том странном псевдобаронском замке красного известняка, в полном одиночестве, не считая старой домоправительницы.

В конце этой недели, в прекрасный ясный день без ветерка, когда сияло солнце и воздух был льдистым и холодным, она, выйдя из дома, пошла по тропке к черному провалу фьорда, который она всегда ненавидела.

Стоял час прилива. Она точно рассчитала, когда вода начинает прибывать. Она взяла одну из лодок, оставленных у среза воды, и, должно быть, пустила в ход весла или позволила, чтобы ее отнесло отливом, ибо ранним утром ее в отдалении заметил проходящий рыбак.

Она была слишком далеко от него, чтобы он мог различить, мужчина в лодке или женщина; скорее всего мужчина, предположил он и, не придав этому особого значения, продолжил свой путь в деревню. Позже он возвращался тем же путем со своей собакой; он заметил, что лодка продолжает качаться на воде, но на этот раз она пуста. Это было где-то между одиннадцатью и тремя часами; время, когда морские волны отходят от берега.

Мы с Френком вылетели в Шотландию, едва только до нас дошло это сообщение. Я оказалась в доме, который знала только из вторых рук по описанию в дневниках Констанцы. Мы поговорили с домоправительницей, с рыбаком, с полицией, с ребятами из морской спасательной службы и с летчиками. Днем мы с Френком отправились к заливу.

Я видела перед собой горы на его дальней стороне, чьи вершины отражались в черной стеклянной глади воды. Все было точно так, как и описывала Констанца: пустынные, но прекрасные места, где не хочется оставаться в одиночестве.

Мы с Френком долго стояли в молчании, не отводя взгляда от поверхности воды. Неестественно неподвижная, она все же время от времени с глухим гулом вздымалась и опадала, словно грудь какого-то огромного животного. Отражения гор расплывались в воде, разбиваясь на множество осколков.

Я думала: «В пяти фатомах полных твой отец лежит». Но, конечно, заполненный водой провал был куда глубже – он представлял собой морской залив. Ее тело так никогда и не было найдено.

Четыре года назад, в первый раз за двадцать лет, я вернулась в Винтеркомб. Стоял январь 1986-го года. Наши двое детей – они уже были достаточно большими – остались в Америке. Френк и я прилетели в Англию. Для нашего визита было две причины, которые Френк определил как основную и дополнительную. Дополнительная носила профессиональный характер: Френк получил приглашение выступить с речью в Королевском обществе, членом которого он не так давно стал. Основная причина, на которой он настоял, имела отношение к моему дяде Фредди. Минувшим летом ему минуло девяносто лет, каковым фактом тот был откровенно горд. С некоторым запозданием мы явились отметить его юбилей. Но как? Ни у Фредди, ни у Винни образ жизни не изменился ни на йоту, и планировать торжественный день рождения было достаточно трудной задачей.

Такой возраст! Поход в ресторан или в театр вряд ли бы устроил пару, которая к восьмидесятилетию путешествовала по Амазонке. Прием? Фредди, который пережил подавляющее большинство своих современников, недолюбливал приемы.

Вопрос так и не был решен, когда мы оказались в Лондоне. Он оставался в таком же состоянии и в вечер, последовавший за лекцией Френка, когда мы вернулись в наш гостиничный номер. Я с некоторым отчаянием проглядывала список увеселений, которые предлагал Лондон, прикидывая, какой из мюзиклов – похоже, что вокруг шли только одни мюзиклы, написанные одним и тем же композитором, – может понравиться Фредди. Френк перелистывал глянцевые листы брошюры о фешенебельных отелях, которыми был завален стол в нашем номере. Френк, который редко останавливался в таких местах, тем не менее не скрывал восхищения ими.

Этим вечером, лениво перелистывая странички, он внезапно издал возглас изумления и сунул брошюру мне под нос. Я опустила на нее глаза и увидела Винтеркомб.

Незадолго до нашей свадьбы я наконец продала Винтеркомб неким реформаторам системы образования, мужу и жене, которые решили, что Винтеркомб может стать отличной базой, откуда начнется революционное преобразование системы британского образования. Реформы их не удались; как я позже слышала, они продали дом пенсионному фонду; тот, насколько мне известно, продал его, в свою очередь, миллионеру, сделавшему состояние на компьютерах, который отвел дом под штаб-квартиру своей компании. Способность Винтеркомба приспосабливаться ко времени и меняющимся обстоятельствам поистине не имела границ, и теперь, похоже, он преобразовался в фешенебельную гостиницу в загородном доме.