Салли Боумен - Темный ангел

Не веря своим глазам, я рассматривала фотографии. Это был и в то же время не был Винтеркомб. Американский декоратор, которого я хорошо знала, создал в нем неподражаемые интерьеры. Он вернул ему облик величественного эдвардианского сельского загородного поместья – или, скорее, воплотил мечту о таком доме, – в то же время снабдив его всеми современными удобствами. Подвальные помещения дали приют плавательному бассейну и тренировочным залам, которые устроили бы и самого Цезаря. Танцевальный зал преобразился в ресторан. Моему дедушке понравился бы новый облик бильярдной: она стала куда более величественной, чем в его время, и на каждой из стен висело по большой картине с охотничьими сценами. Появилась посадочная площадка для вертолетов и дорожка вокруг озера для бега трусцой, которой пользовались желтушные чиновники, приезжающие сюда; в каждой из спален стояло ложе под балдахином на четырех ножках. Все было продуманно и достаточно нелепо. «Нет, нет, нет, – сказала я, – даже не предлагай. Мы не можем притащить сюда Фредди и Винни – они это просто возненавидят».

Я ошибалась. Едва на следующий день Фредди и Винни увидели брошюру, как я поняла: им понравилось. Я молча подчинилась, ибо не сомневалась, что мне и самой хочется снова побывать в Винтеркомбе.

– До чего забавная идея, – сказал Фредди.

– Она нам страшно нравится, – вторила ему Винни.

Френк позвонил, заказав номера на следующий уик-энд. Винни склонилась над своим аккуратным письменным столом: со свойственной ей методичностью она занесла это мероприятие в свой календарь. Ее снова охватил прилив воодушевления. Щеки ее порозовели.

– Фредди! – сказала она. (В сущности, она крикнула: дядя Фредди стал несколько глуховат.) Пока Винни листала календарь, Фредди возился со своим слуховым аппаратом. – Фредди – ты только представь себе! Нам доведется все это увидеть в Винтеркомбе! Как здорово! Об этом было в «Таймс». Я специально записала.

– Что? Что? – переспросил Фредди. Слуховой аппарат издал скрипучий писк.

– Комета! – триумфально сообщила Винни. – Комета Галлея. В этот уик-энд ее можно единственный раз увидеть. И мы на нее посмотрим. Восхитительно! В прошлый раз мне не удалось. Я была, кажется, в Пекине с папой.

– Представить только, – сказал Фредди, когда до него наконец дошла информация. Просияв, он переводил взгляд с одного на другого. – Второй раз в жизни. И к тому же с одного и того же места. Держу пари, мало кто может получить такое.

Так что в следующий уик-энд мы вернулись в Винтеркомб. Фредди и Винни в последний раз были здесь на похоронах Стини. Мы с Френком видели его в последний раз восемнадцать лет назад, когда уезжали жить в Америку.

Пейзаж в Уилтшире, как и во многих местах Англии, изменился. Исчезла длинная стена елей; живые изгороди были выкорчеваны; ближайший городок, который когда-то отстоял в тридцати милях, теперь оказался всего в шести.

Когда мы миновали высокие ворота, на мгновение мне показалось, что и дом, и сад, озаренные мягким светом позднего зимнего дня, почти не изменились. Но тут я увидела, насколько заблуждаюсь. О Винтеркомбе теперь заботились. Подъездная дорожка была проложена заново; все ухабы и рытвины были срезаны и заровнены; в воздухе еще стоял слабый запах свежескошенной травы. Я думаю, была сделана попытка создать впечатление, что штат гостиницы когда-то обслуживал старых владельцев дома: в холле наш багаж подхватил человек в ливрее, которую я не видела вот уже лет сорок. Он был молод и энергичен, но на нем был зеленый бязевый фартук.

Человек в униформе дворецкого еще издали приветствовал нас из-за стойки портье. Она была сконструирована в стиле эдвардианской эпохи. При регистрации вам предстояло записаться в книге гостей в кожаном переплете; на ярлычках от ключей было написано «комната», а не «номер». Скорее всего в распоряжении персонала имелись и компьютеры, и другие технологические приспособления, но в таком случае они были хорошо замаскированы. Истрепавшиеся паласы наверху уступили место плотным ковровым покрытиям. Мимо нас прошел человек с удочками, сетующий, что речка скорее всего загрязнена. Прошелся и другой, с портативным телефоном в руках. Фредди и Винни, похоже, были единственными англичанами из гостей, у всех остальных, насколько мы слышали, акцент был такой же, как у нас с Френком.

Как только мы очутились в нашей спальне и человек в зеленом бязевом фартуке покинул нас, мы посмотрели друг на друга.

Комната, некогда предназначенная для гостей, была огромной. В ней господствовала одна из кроватей на четырех ножках под куполом балдахина. В окнах были двойные рамы, радиаторы раскалены чуть ли не докрасна, и температура в комнате была не меньше двадцати градусов. Она была продуманно обставлена, создавая впечатление все тех же минувших времен. Картины на стенах были в безупречной сохранности. Обивка кресел соответствовала позолоте и шитью портьер. На одном из комодов симметрично стояли две маленькие бутылочки с шерри, дар администрации, корзинка с фруктами в вощеных обертках, ваза с засушенными цветами и меню закусок, которые можно было заказать круглосуточно. Мы с Френком одновременно разразились смехом.

– Что бы сказала Мод? – спросил Френк. – Ох, что бы сказала Мод!

– Я-то точно знаю, что могла бы сказать Мод, и выскажусь за нее. Мод был свойствен ужасный снобизм, но неизменно лишь по отношению к каким-то странным вещам. Окажись она здесь, войди она в комнату, ты знаешь, что бы она сделала первым делом?

– Что?

– Вот что! – Я откинула блестящее покрывало с кровати и приложила руку к наволочке. – Она бы сказала: «О, Виктория, этого не может быть! Это же хлопок, а не лен!»

Мы несколько задержались в тот вечер, пытаясь связаться с Америкой и поговорить с нашим сыном Максом и дочкой Ханной: когда мы спустились к обеду, Фредди и Винни уже ждали нас в зале – когда-то тут была большая гостиная. Они сидели на стульях стиля честерфилд, обтянутых красным бархатом, у большого камина, обмениваясь взглядами, полными любопытства.

На Фредди был старый, несколько позеленевший, смокинг, который знавал лучшие времена. На Винни было длинное платье, которое никогда не считалось модным, но, может, приближалось к этому понятию году в 1940-м. К ее внушительному бюсту была приколота выразительная брошка размером с чайное блюдце. Она покрасила губы помадой, что позволяла себе только в исключительных случаях.

Оба они были переполнены счастливым и смущенным ожиданием.

– Моя дорогая, ты никогда бы не могла себе представить, где нас разместят, – понизив голос, который все равно был слышен даже в дальнем конце, сказала Винни. – В Королевской спальне, Викки! Подумать только!