Джилли Купер - Октавия

— Как?

— У меня есть знакомый, который предлагал мне полторы тысячи фунтов за работу фотомоделью, — сказала я. — Я думаю, что смогу заставить его поднять сумму до двух тысяч.

Как только Ксандр ушел, я спустилась в телефон-автомат и набрала номер Андреаса.

— Алло, — произнес сиплый масленый голос с иностранным акцентом.

— Андреас, — сказала я. — Это Октавия.

Воцарилась пауза.

— Октавия Бреннан.

— Я понял, — сказал он. — Сейчас только сделаю потише. Я ждал твоего звонка.

— Ждал? — резко спросила я. — Что ты имеешь в виду?

— До меня дошли слухи о том, что для тебя наступили не лучшие времена, и ты оставила свою квартиру. Отличное было место, твоя квартира. Итак, чем могу быть тебе полезен?

Я судорожно сглотнула.

— Ты помнишь, что ты мне говорил по поводу снимков с моим участием для «Гедониста»?

— Конечно, помню.

Он не мог скрыть торжества в своем голосе.

— Ты говорил о сумме в полторы тысячи фунтов, — сказала я.

— Наверное, я был не в своем уме.

— А как насчет двух тысяч?

— Инфляция ударила по всем, детка.

— Не совсем так. Ваш тираж растет, я прочла об этом в «Кампейн» на этой неделе.

— Ну, если ты согласишься на… ужин и так далее, я могу подумать об этом.

Он ждал. Я почти ощущала, что он, как огромная змея, извивается в предвкушении. Какое все это имело теперь значение? Насколько я понимала, с Гарэтом было кончено. Остальное неважно.

— Хорошо, — сказала я. — Не возражаю. Но могу я получить завтра же наличными?

— Мы жадные, правда? Надеюсь, с тобой ничего не случилось, Октавия. На тебя не похоже, чтобы ты торговалась. «Не хочешь — как хочешь». Вот какой девиз был у тебя всегда. И другой ты бы мне не понравилась. Это заставляет меня думать, что на свете нет ничего постоянного.

— Мне нужно заработать, — сказала я.

— Хорошо. — Он перешел на деловой тон. — Сейчас в Лондоне находится Кай Марковитц. Я приглашу его завтра на целый день. Приходи к двум.

Я с ужасом поняла, что не попадаю на презентацию, но достать для Ксандра деньги сейчас важнее всего.

— Хорошо, — сказала я.

Он назвал мне адрес и мягко добавил:

— И не надевай ничего тугого, чтобы на тебе не было никаких отметин. До завтра, дорогая. Ты не пожалеешь, я обещаю.

После этого я отправилась на свою работу в ресторан.

Вернувшись домой, я вымыла голову и предприняла жалкую попытку привести свое тело в порядок. Потом в течение нескольких часов писала и рвала письма к Джеки, в которых пыталась все объяснить. Но и окончательный результат меня не удовлетворял. Я была в таком жутком состоянии, что с трудом связывала слова, не говоря уже о предложениях, и как бы я не оправдывалась, ничто не могло изменить того факта, что я его подвела.

На постели лежал и дремал Манки. Его распорядок был нарушен. Он без конца зевал, пискливо повизгивая. Я не стала ложиться. Было слишком жарко, чтобы уснуть, а, если бы я и уснула, то, проснувшись, с новой силой должна была бы осознать правду о Гарэте и Лорне.

Ничто, даже сама действительность, не могла подготовить меня к ужасу фотосеанса с Андреасом. Я чувствовала себя так, будто со свистом неслась на скором поезде к девятому кругу Данте, к тому, где зубы сатаны вечно рвут впечатанных в лед предателей.

Я предала Джеки и заслуживала того, чтобы меня рвали на куски.

Я сидела в небольшой боковой комнатушке перед освещенным лампами зеркалом в одном старом халате со следами грима на нем. По радио утверждали, что это самый жаркий день в году. В громадной уимблдонской студии, снятой на один день Каем Марковитцем, было невероятно душно, а я не могла унять дрожь. Я знала, что выглядела ужасно. Я замаскировала свой желтеющий загар темно-коричневым гримом, что все равно не могло скрыть моих торчащих ребер. Несмотря на то, что я закапала в глаза полфлакона голубых капель, они оставались красными и совсем не блестели.

В одном углу студии потрясающий гомик по имени Габриэл, с ярко-синими глазами и светлыми рыжеватыми волосами, на котором были только коротенькие выцветшие джинсовые брюки и браслет из змеиной кожи, руководил двумя угрюмыми потными послушными его воле рабочими, которые сооружали для меня декорацию. Она включала огромную кровать с плетеной спинкой, с серебристыми атласными простынями и белую клетку для птиц в старинном стиле. Один рабочий, пошатываясь, втаскивал громадные растения в горшках, другой прикалывал булавками к экрану изысканные узорчатые темно-коричневые обои. Габриэл устанавливал на ночном столике роскошную лампу, серебряный чайник, пресс-папье из стекла.

— Андреас просил сделать по-настоящему шикарный фон для тебя, дорогая. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь проявлял такой интерес.

В другом углу студии Кай Марковитц фотографировал под аккомпанемент вспышек и Эллы Фитцджеральд эффектную чернокожую девушку с умопомрачительными формами. Она была в красных кружевных трусиках, почти ничего не прикрывающих, в туфлях на высоченных шпильках. Девушка извивалась на фоне мехового покрывала, прикрепленного к стене.

— Ее формы так еще больше впечатляют, — содрогнувшись, объяснил Габриэл. — На снимке это будет выглядеть так, как будто она лежит на кровати.

Я снова повернулась к зеркалу. Сквозь только что нанесенный грим снова проступил пот. Тут я услышала мужской смех. У меня пересохло во рту, а дрожь еще усилилась. В этот момент отодвинулась занавеска, и вошел Андреас, распространяя запах бренди и лосьона после бритья. Изо рта у него торчала сигара. Несмотря на жару и алкоголь его желтое лицо ничуть не порозовело. В руках он держал бутылку «Чарльз Хейсик» и два бокала. Он поставил их на туалетный столик. Я плотно запахнула белый халатик. Он долго стоял за моей спиной, глядя в зеркало одновременно торжествующим и хищным взглядом. Потом произнес своим масленым шипящим голосом:

— Ты не слишком приветливо выглядишь, детка. Внутренне сопротивляешься?

— У меня было много работы.

Андреас засмеялся.

— Ты не создана для карьеры. Я всегда тебя предупреждал об этом. И Гарэт Ллевелин бросил тебя в беде. Я и это предвидел. Имей в виду на будущее: ты всегда должна слушаться дядю Андреаса.

По нему было видно, как он упивается моим полным отчаянием.

— Ничего, — примирительно продолжал он, — ты будешь в порядке. Несколько недель хорошей жизни и ты опять станешь выглядеть, как персик. Как в Грейстоне.

Его руки медленно и тщательно ощупали меня, как руки ребенка, пытающегося угадать содержимое упакованного рождественского подарка. Сжав зубы, я старалась не содрогнуться от отвращения. Отпустив меня, он начал снимать золотце с пробки шампанского. Я с ужасом следила за его мягкими белыми руками. Бог знает что придется мне вытерпеть от них в этот вечер.