Роберт Мендельсон - Восточная мадонна

МАРБЕЛЛА, СЕНТЯБРЬ, 1991 ГОД

Пока не поздно, надо рассказать, как все было на самом деле в этой истории с Бернадетт и Клэем. Я потратил многие годы и исколесил почти полсвета, чтобы докопаться до сути, но ведь должен же хоть кто-то знать правду.

Его я видел всего два раза в жизни, и лишь однажды мне довелось разговаривать с ним. Она же была совсем рядом со мной, но очень недолго, и я до сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. Сколько уж лет прошло, а они все не выходят у меня из головы. Когда нет никого рядом, я даже беседую с ними, как будто они были моими друзьями, а не жертвами. Как будто мы вместе росли и я делил с ними их секреты, одиночество, славу, поражения и любовь. Когда-то я, превратившись в их тень, следовал за ними по пятам чуть ли не через всю Европу, как за парочкой преступников. Я поступал так потому, что имел приказ, а приказы не обсуждаются.

Здесь, на юге Испании, полно таких, как я. Бывшие полицейские, вроде меня, ошиваются тут бок о бок с бывшими заключенными. В конце лета многочисленные кафе на побережье заполнены посетителями, глазеющими друг на друга, набережные полны голосов, тут и там разгуливают знаменитости, делая вид, что не замечают обращенных на них взглядов. Позади мачт и причалов в волны Средиземноморья мягко опускается солнце, и когда огни Порта Банус разноцветной лентой протянутся к белоснежным морским яхтам, я начну собираться домой. Мой слуга Пепе поможет мне втиснуться в изготовленную им хитроумную инвалидную коляску и покатит ее в мою берлогу.

Восточные страны, откуда мы с Бернадетт и Клэем отправились в наше путешествие, остались где-то далеко. Теперь никому и в голову не придет поговорить о Вьетнаме или о Хо Ши Мине. Но недавно в одной из пиццерий я увидел напиток под названием «Сайгон». К чему бы это? Хоть в Бога я не верю, но могу поклясться, что сам Всевышний ткнул меня носом в этот «Сайгон».

Очевидцев той истории было предостаточно, но кто-то не заметил, кто-то не понял, а третий – смотрел, но не видел. Да и в живых мало кто остался. Одни умерли от старости, другие – из-за тех двоих, а кое-кого я прикончил своими руками.

Теперь, глядя на мое иссохшее тело, трудно поверить, что некогда я был весьма дородным мужчиной. Мой слуга Пепе, не теряя надежды, что я потолстею, пичкает меня разными сладостями, которые я раньше обожал, а теперь они мне и даром не нужны. Когда мужчина перестает получать удовольствие от еды, считайте, что прозвенел звонок, – значит, ваши ходики показывают поздний час. Время – вот чего нам всегда недостает. Мое время стремительно иссякает, и мне надо успеть обо всем рассказать.

До того, как я стал таким, как сейчас, я был полицейским в Гонконге. А перед этим служил старшим сержантом в Британской армии, а еще раньше – дрался с японцами в Бирме. Но по сути, настоящая моя жизнь началась именно в тот момент, когда господин Патель отдал мне свой последний приказ. Этот индийский джентльмен не побоялся взять меня к себе на службу, когда меня выперли из полиции. Он занимался разными делами, и, судя по всему, делишками, но в те времена в Гонконге все так поступали. И хоть репутация у него была, прямо скажем, не самая безупречная, я всегда вспоминаю о нем с огромным уважением, потому что мне он доверял. Если бы я не любил его и не был ему предан, я, может быть, и не погнался бы тогда за этой парочкой.

В полиции мне служилось не так уж и плохо. Многое из того, чему я там научился, пригодилось мне потом. Иначе мне ни за что не удалось бы найти Клэя с Бернадетт и тем более – проехать за ними через столько стран, оставаясь незамеченным. Огромный, розовощекий американец рядом с миниатюрной вьетнамкой выглядели странной парой и в те далекие шестидесятые годы, в Европе многие удивленно поднимали брови, глядя на них. Но мой полицейский опыт помог мне не только разыскать их, но и докопаться до правды уже после того, как охота закончилась. Мне удалось обнаружить разные концы той веревочки, что на время связала их вместе. На это ушло много времени и денег, хорошо еще, что они у меня были. Однако я жаждал большего – я не мог успокоиться, пока не понял всю подноготную этой злосчастной истории, не понял, почему мне был дан фальшивый приказ и почему я гонялся за ней, хотя в этом не было необходимости.

Лучше бы ей не родиться. Ей не раз об этом говорили. Природа, сыграв очередную злую шутку, произвела девочку на свет в военном офицерском госпитале в Сайгоне, но мать так и не узнала об этом, умерев во время родов. Отец же, пожилой француз, владелец чайных плантаций, оставшийся, несмотря на войну, в Индокитае, воспринял ее появление на свет как настоящее чудо и назвал дочку Бернадетт.

Девочка росла и хорошела с каждым днем. Ее неописуемая красота восполняла то, чего ей не хватало с точки зрения церкви. Она была худенькая и стройная, как тростинка, а лицо, словно выточенное тончайшим резцом скульптора, с большими круглыми глазами цвета жареного миндаля, обрамляли густые, черные как смоль волосы. Характер у нее был открытый и общительный, она любила поиграть и поболтать во дворе со слугами. Но лучезарная улыбка девочки моментально исчезала при виде чрезмерно строгой няньки.

Понимая, что вьетнамцы не оставят попыток добиться независимости с оружием в руках, отец девочки, Луи Мурньез де ля Курсель, предвидел, с какой враждебностью придется столкнуться его дочери, и поэтому решил отправить ее во Францию – в монастырь рядом с Фонтенбло. Так, семилетним ребенком Бернадетт оказалась в Париже, где ее встретили Иисус и Мария Магдалина и где позже она познакомилась с Бодлером и Моне. Отныне вместо вечнозеленых тропиков ей предстояло видеть холодные каменные коридоры и слышать тихий шелест голосов.

Имя древнего рода, которое носила девушка, не принесло ей счастья. Несмотря на свое происхождение, Бернадетт надлежало стать француженкой в полном смысле слова. И в этом не было ничего из ряда вон выходящего, поскольку Франция всегда отличалась терпимостью. Люди со всего света съезжались сюда на протяжении веков, и дети их никогда не чувствовали себя изгоями.

Бернадетт не была похожа на иностранку. По словам ее первого любовника, она напоминала Мишель Морган, только с темными восточными волосами. У нее была изумительная кожа и невероятно красивые ноги, способные остановить уличное движение. Так описывал ее любовник, не скрывая своей гордости хозяина, но ей самой он этого не говорил никогда.

Отец умер, когда ей исполнилось пятнадцать. Луи Мурньез де ля Курсель был богатым человеком и последним мужчиной этого древнего рода. И тут же прогремели первые выстрелы в битве за наследство. Тетушки и кузины, дальняя и ближняя родня лезли из кожи вон, чтобы лишить Бернадетт наследства. Вот когда она впервые увидела отвратительный лик алчности. Бесшумная война с применением прошений, исковых заявлений, огромного количества денег, заплаченных адвокатам, длилась долго. Ее хотели лишить наследства на том основании, что родители не находились в законном браке. Да еще родственники раздобыли доказательства, что ее мать была восемнадцатилетней проституткой. Поэтому, настаивали они, нет достаточных оснований считать Бернадетт единокровной дочерью Луи.