Кейт О`Риордан - Ангел в доме

– Нелегкая у вас, судя по всему, работа, Анжела. Кстати, меня зовут Роберт.

Обменявшись с ней быстрым рукопожатием, Роберт облегченно вздохнул. Первые сложности позади, с именами покончено.

– Верно. Нет, не совсем. – Анжела, похоже, всерьез решала, трудная у нее работа или нет. – Но времени отнимает много.

– И чем вы занимаетесь?

Черт! Переборщил. Закусив губу, Роберт мысленно отпустил себе оплеуху. Она вновь вспыхнула, морщинка легла между бровями.

– Простите… это непозволительная настырность с моей стороны.

Красные пятна стали ярче.

– Нет-нет, вовсе нет. Я… я… служу… в социальной сфере.

– Нелегкий хлеб. – Роберт избрал суховато-официальный тон.

Сработало.

– Ну что вы, – скромно отозвалась Анжела. Румянец тускнел, отступая перед природной бледностью.

Роберт вздрогнул, сообразив, что молчание затянулось, а они все стоят, уставившись друг на друга. За это время он успел мысленно сделать набросок личика сердечком с ежиком темных волос.

Дальше что? Следует небрежно пригласить ее на чашечку кофе, мимоходом отпустив галантное замечание насчет ее драгоценного времени, которое она на него потратит. Точно. Именно так он и должен поступить. Роберт проглотил комок в горле.

Приподняв плечи, Анжела пятилась меленькими шагами. Секунда-другая – и исчезнет. Тонкая фигурка изогнулась в прощальном полупоклоне.

Роберт потер глаз, переступил с ноги на ногу и издал длинное «э-э-э-э-э», делая вид, будто разговор только-только прервался и продолжение следует. Снова сработало. Анжела замерла, выжидающе вскинув глаза.

– Если не ошибаюсь, вас интересует Викторианская эпоха?

– М-м-м… По правде говоря, я пришла сюда ради мамы.

– Понятно.

– Дело в том, что мама интересуется больше всех нас. Нет, мне, конечно, тоже интересно было. И раньше, и… теперь. Приду еще раз обязательно.

Дело в том, что мамина бабушка видела королеву Викторию, когда та приезжала в Дублин. Говорят, ее – в смысле, королеву Викторию – встречал весь город. Тогда моя прабабушка была совсем маленькой, но это был лучший день в ее жизни. Так она говорила. И еще она говорила, что королева вовсе не была такой уродливой, какой ее все расписывали. Она вообще очень много рассказывала о королеве, вот моя мама и начала читать о Виктории и ее временах все, что только можно было добыть. Понимаете? Я обещала маме сходить в музей и прислать буклет, открытки или еще что-нибудь… – Анжела опасливо глянула на часы: – Киоск уже, наверное, закрыт?

– Думаю, открыт… Скажите-ка, а почему ваша мама не?.. – Роберт умолк, закончив вопрос взглядом.

– Не приедет сюда сама? Боже, да никогда в жизни.

– Правда?

– Во-первых, на ней тетушки Брайди, Реджина и Мэйзи. Во-вторых…

– Дядя Майки. – Роберт воздел глаза к потолку.

– Точно. Наверху. Вернее, внизу… Но в другом доме. – Она тоже подняла глаза. Роберт воспользовался моментом:

– Вы бы не согласи… то есть… не найдется ли у вас минутки для чашечки кофе, Анжела?

Предложение, судя по румянцу, девушку смутило. Она еще раз прибегла к совету простеньких наручных часиков.

– Для кофе… поздновато. Я, пожалуй, побегу. Разве что… – Анжела в сомнении терзала зубами нижнюю губу. – Разве что в другой раз? Через неделю?

– Прекрасно. Отлично. В смысле… договорились. В среду. Замечательно. Прошу прощения, Анжела… вам в другую сторону. Киоск у самого выхода.

Поздно вечером, сидя дома у остывшего камина, Роберт вспоминал девушку в синем плаще. Ближе к полуночи ожил телефон. День рождения… Но пожелания здоровья и счастья в личной жизни на сей раз достались автоответчику. Роберт был взволнован, даже взвинчен, а почему, сколько ни пытался, уяснить не мог. Исходил гостиную вдоль и поперек – все без толку. Включил ночной канал; тут же выключил… Вот тогда-то оно и пришло, это давно забытое, годами не посещавшее его желание рисовать. Зудом обожгло кончики пальцев. Дрожью прокатилось по телу.

Пройдет, решил он. Не обращай внимания – и пройдет само собой, как насморк. Не тут-то было. Через несколько минут Роберт, будто подталкиваемый в спину, уже бежал через две ступеньки на второй этаж, в гостевую спальню, чтобы извлечь из запылившихся коробок пожелтевший альбом для набросков и угольные карандаши. Сердце неистово колотилось, пульс болью отдавался в висках, дыхание участилось, как у человека, который лицом к лицу столкнулся со старой любовью и с изумлением обнаружил, что чувство по-прежнему живо, но не уверен, заслуживает ли оно доверия или это всего лишь ностальгия по былому. Положиться ли на нахлынувшие ощущения? Не исчезнут ли они с первой же фразой или – в данном случае – с первым пробным штрихом угля по плотной, манящей поверхности альбомного листа?

Слетев по лестнице в гостиную, он расчистил стол: груду прошлогодних газет и недочитанных книг распихал по полкам, грязные чашки и тарелки с объедками сунул в нишу над камином, оставшееся барахло просто-напросто свалил на пол. К чертям уборку! Протер рукавом стол, торжественно положил альбом и, открыв коробку с карандашами, с наслаждением вдохнул знакомый древесный аромат. Боже, как давно это было!

Пока он устраивался за столом, слова милейшего профессора Гельмута Шнайдера всплыли в памяти. Профессор… Роберт учился у Шнайдера до тех пор, пока не похоронил бесплодные мечты о славе и не сосредоточился на банальном дипломе бакалавра.

– Говено, труг мой. Кошкино терьмо. Или собачки? Та, та. Уа, собачки. Нефашно. Фы много тумать головой. Кароший мальчик, не нушно обишаться. Отнако нушно што-то болше… Уш слишком у фас фсе фыученно.

Добрый год понадобился Роберту, чтобы перевести с профессорского английского на нормальный. «Фыученно» оказалось, увы, вымученно, но к тому времени Роберт уже благополучно избавился от надежды примерить лавры Хокнея. Он был ничем не хуже других. Как, впрочем, и многие из тех, для кого двери колледжа были закрыты, поскольку за этими дверьми престижней было вовсе не быть, чем быть не хуже других. О да, формально он был в порядке. Техникой рисования владел. Его акварели где-то что-то там однажды завоевали. Более чем достаточно для впечатлительного юнца, который нащупывает дорогу жизни и радуется любой поддержке. Опять же Бонни за спиной маячила, в полной готовности возвысить таланты единственного сына до небес… пока в один прекрасный день тот не заявил ей с тоской, что минималист из него вышел первостатейный. В плане таланта.

Как бы там ни было, профессор Шнайдер свое слово сказал и свое дело сделал, на долгие годы определив Роберта в ученики к именитому реставратору, который не жалел на подмастерье ни времени, ни сил. Работа у мастера была на редкость напряженной и выматывающей, но столь же и благодарной. К тридцати пяти Роберт снискал определенную известность в реставраторских кругах, однако желание создать что-то свое время от времени все же брало за душу. Увы, над мечтами мы не властны. Мечты овладевают нами по ночам, когда мы беззащитны перед ними и неспособны на достойный отпор.