Кристин Ханна - Разные берега

Спустя несколько мгновений ей открыл отец. На нем была голубая рубашка и брюки из саржи. Густые седые волосы торчали у него в разные стороны, как у Альберта Эйнштейна. Он широко и приветливо улыбнулся.

– Доченька моя любимая! Мы тебя не ждали раньше чем через час. Ну, скорее иди обними своего старика.

Элизабет поспешила к нему навстречу. Его большие сильные руки обхватили ее так, что на мгновение она почувствовала себя снова маленькой. Когда она освободилась от его объятий, он погладил ее по щеке.

– Мы очень скучали по тебе, – сказал он, оглядываясь назад. – Поторопись, мама. Наша дочка приехала.

Элизабет услышала стук высоких каблуков по мраморному полу. Затем до нее донесся запах гортензии – любимые духи ее мачехи.

Анита быстро вошла в прихожую. Она была на высоких тонких каблуках, в вишневых шелковых брюках и золотистой кофточке со смелым вырезом. Ее длинные платиновые волосы были так сильно начесаны, что казалось, у нее на голове колпак. При виде Элизабет она защебетала:

– Птичка, мы думали, что ты приедешь не раньше чем через час.

Анита пошла к Элизабет, словно собираясь обнять ее, но в последнее мгновение остановилась и прислонилась к отцу.

– Птичка, как хорошо, что ты снова дома. Мы так давно не виделись.

– Да уж, это точно.

– Ну... – После неловкой паузы Анита сказала: – Пойду-ка проверю, как там мой сидр. Папочка, проводи нашу Птичку в ее комнату.

Элизабет по-прежнему улыбалась, стараясь не выдать досады. Из всех привычек мачехи, которые ее страшно раздражали, одна была хуже всех: она почему-то называла ее отца – своего мужа – папочкой.

Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать.

– А где же Джек? – поинтересовался отец.

– Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра.

– Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец.

– Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами.

Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался.

– Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце.

– Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини.

Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали.

Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил:

– Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни.

Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню.

Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром.

– Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец.

– Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет.

Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать.

У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом.

– Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца:

– У тебя все в порядке? Ты здоров?

Он рассмеялся:

– Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам.

– Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она.

– Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда?

Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол.

– Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас.

Отец вдруг резко повернулся к ней:

– Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной.

Этого Элизабет от него никак не ожидала.

– С чего ты взял?

– Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке.

– Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать...

– Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы.

– Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же.

Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну.

– Папа?..

Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет.

Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным.

Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда.

Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки.

– Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате?

Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой.

Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила:

– Сегодня луна такая же, как в ту ночь.

– В какую ночь?

– В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул.

Он решительно поднялся:

– Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб.

Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала:

– Ты никогда не хочешь поговорить о ней.

Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул.

– Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал.