Рози Томас - Год любви

Элен впервые жила только настоящим, впервые позволила этим ощущениям захватит ее целиком, и они захлестнули ее с головой. Наконец Оливер погрузился в сон, лежа у нее на груди. Элен немного полежала, глядя поверх его пышных светлых волос на серый пепел в потухшем камине, а потом тоже закрыла глаза и, словно еще раз сдаваясь на милость победителя, заснула вместе с Оливером.

Было очень поздно, когда черный «ягуар» подъехал к ступенькам, которые вели вниз к дому.

Оливер выключил мотор и взглянул искоса на Элен. Уткнувшись подбородком в воротник его куртки, которой он ее укутал, девушка была, похоже, погружена в свои мысли.

– Ну, вот, – сказал он, чтобы она встрепенулась. – Я же обещал, что доставлю тебя целой и невредимой.

Элен подняла на него глаза, лицо ее казалось в оранжевом свете уличных фонарей каким-то бесцветным. Его выражение слегка смутило Оливера.

– Ты не жалеешь? Ну, о том, что произошло сегодня?

Он вообще-то ничего такого не имел в виду, а в основном говорил о потерянном рабочем дне, но Элен поняла его по-другому.

– Нет, я не жалею. Я, пожалуй, ошеломлена. И растеряна… Но при этом счастлива, – Элен улыбнулась Оливеру и дотронулась своей маленькой, холодной ручкой до его руки, лежавшей на переключателе передач. – А ты жалеешь?

Ее вопрос привел Оливера в замешательство, но когда он ответил, в его голосе по-прежнему звучала беспечность:

– С какой стати? Жалеть надо только о том, что вышло плохо. А сегодня вечером все было неплохо. Совсем неплохо.

После маленькой заминки Элен опять заговорила:

– Ты вернешься? Скоро?

– Конечно. Я все время захожу сюда. Роза любит, когда я захожу.

Элен кивнула, соглашаясь и с этим. Оливер нагнулся, чтобы подобрать книги за сиденьями. Протягивая их Элен, он взглянул на обложки.

– Боже, как серьезно! – голос его звучал шутливо. – Неужели ты все время работаешь?

– Нет, – тихонько ответила Элен. – Сегодня я, например, не работала, правда же?

И опять воцарилось недолгое молчание. Потом она взяла у Оливера книги.

– Уже поздно, – сказала она, напоминая это скорее себе, а не Оливеру.

– Угу. А Харт объявил, что с завтрашнего утра мы всерьез принимаемся за пьесу. У меня такое ощущение, что из него вышел бы отличный надсмотрщик над рабами.

Оливер весело засмеялся, вылез из машины и открыл дверцу перед Элен. Когда он помог ей выйти из «ягуара», они оказались лицом друг к другу, свет фонарей казался каким-то мертвенно-тусклым… Поглядев сверху вниз на бледное лицо Элен, обрамленное черными кудрями, Оливер заметил в ее больших глазах, устремленных на него, новое, незнакомое выражение. Почему-то ему не захотелось разбираться, что это такое и откуда взялось. Он беспечно чмокнул Элен в щеку и повернул ее лицом к ступенькам.

– Счастливо добраться домой, – сказал Оливер.

– Доброй ночи! – она прикоснулась на миг к обшлагу его пиджака и ушла.

Оливер перегнулся через парапет, глядя ей вслед, и еще раз подумал, что она с виду такая эфемерная. Он вспомнил, какой невесомой она показалась ему, когда он подхватил ее на руки… невесомой, словно крохотная пташка… И опять удивился силе ее страсти, так странно контрастировавшей с этим хрупким тельцем.

Оливер нахмурился и резко повернулся к машине.

Но перед тем как отъехать, он поднял глаза на темный старый дом. В трех продолговатых окнах на первом этаже горел свет. Оливер знал, что это окна Пэнси Уоррен. Морщинка на его лбу разгладилась, и, направляясь в своем «ягуаре» к колледжу Крайст-Черч, Оливер весело насвистывал.

Элен медленно прошла по темному дому в свою комнату. Когда она пожелала Оливеру доброй ночи, ей захотелось схватить его и никогда больше не отпускать от себя. Услышав, как его машина отъезжает, она внутренне похолодела: ей показалось, что она теряет Оливера. Но затем Элен расправила плечи и попыталась посмеяться над своими чувствами.

«Ничего, – успокоила она себя, – он же скоро вернется. Он сам тебе это сказал. Может быть, даже завтра. А если не завтра, то послезавтра».

Стефан Спарринг сложил втрое «Таймс» – он всегда так делал – и прислонил к кофейнику. В столовой было тихо, неяркие лучи осеннего солнца плясали на великолепной викторианской мебели, которую они с Беатрис коллекционировали годы назад, но потом вдруг из кухни донеслись голоса ссорящихся ребятишек. Порой раздавался и голос Беатрис, которая выступала в роли судьи и разнимала постоянно враждовавших детей.

Стефан медленно размешивал кофе. С тех пор, как они поженились, он отвоевал себе право на утреннее уединение («Папа должен спокойно позавтракать, дорогие, ему нужно подумать») и всегда упорно его отстаивал.

«Это ведь такая малость!» – считал Стефан.

Через несколько минут Беатрис с детьми сядет в машину и повезет их в школу, а он поедет на другой в Оксфорд. День, трудовой день, уже начался.

Ну, а пока у него есть этот оазис – тишина, покой и свежая газета. Но буквы упрямо расплывались перед его глазами. Проклятье! Очки для чтения остались наверху, и это ужасно раздражало Стефана. Ему казалось, что раз он не может обходиться без очков, значит, он превратился в старую развалину. Стефан раздраженно отбросил газету, взял чашку и, подойдя к окну во всю стену, выглянул на улицу. Сады, окружавшие старый каменный дом, смотрелись очень нарядно, потому что осень расцветила их яркими красками. По траве пробежала юркая белочка.

«Ну нет, тридцать девять лет – это еще не старость!» – успокоил себя Стефан.

Опять наступил октябрь. Вот уже двадцать лет подряд в это время все для него оживало после долгих месяцев летнего затишья. Неужели уже двадцать лет? Неужели он так долго проработал в Оксфорде? Стефан криво усмехнулся, подумав, что через год его уже можно будет назвать мужчиной средних лет. Ну, что ж, еще есть время…

«Для чего?» – хотел было спросить себя он, но предпочел не делать этого.

Стефан с удивлением поймал себя на том, что выйдя в отделанный белой и черной керамической плиткой коридор за портфелем, он мурлычет себе под нос какой-то мотивчик. Поглядевшись в большое настенное зеркало в позолоченной раме, висевшее в холле, он приободрился еще больше. Стефан никогда не принадлежал к числу тех оксфордских преподавателей, что ходят в грязных вельветовых штанах и стоптанных башмаках. Сегодня он надел серый костюм из мягкого твида и ярко-синюю рубашку без галстука. Вид у него был щеголеватый, Стефан выглядел моложе своих лет, даже несмотря на предательскую седину в шелковистых волосах. Довольный, он вернулся на кухню, чтобы попрощаться с женой.

Беатрис поглядела на него, закладывая за уши растрепавшиеся пряди черных волос. Сколько ее помнил Стефан, она всегда так делала и до сих пор в этот момент становилась похожа на школьницу.