Авраам Иехошуа - Любовник

Снова она потеряла сознание, которое нашла в тот раз…

Я в отчаянии… забудешь тут, что тебе всего пятнадцать лет. Оставили ухаживать за умирающей столетней старухой. Что же это такое? Где справедливость? А сам поехал в Иерусалим. Надо развязаться со всем этим. Убегу отсюда. Я думаю об этом еще с ночи, только сказать некому. Кидаюсь в свою комнату, начинаю укладываться, закрываю чемодан с вещами, которые она дала мне. Иду на кухню, что-то варится там на керосинке, почти сгорело. Начинаю есть, очень вкусно, именно потому, что подгорело. Я скребу дно, съедаю все без остатка. Во рту горит. Прохожу мимо старухи, а она и правда смотрит на меня, следит за мной глазами. Я снова обращаюсь к ней, на этот раз по-арабски, она слегка качает головой, словно понимает, но ничего не говорит… потеряла речь.

Я звоню в гараж, спрашиваю Адама. Там ничего не знают. Звоню к нему домой. Нет ответа. Никто не подходит. Захожу в свою комнату, закрываю дверь. Меня охватывает страх. Уйти отсюда, но куда? Я ужасно устал, хоть поспать тут напоследок. Я закрываю ставни, не раздеваясь ложусь на кровать и сразу же засыпаю. Когда проснулся, была уже ночь, одиннадцать. Я проспал десять часов подряд.

Я вхожу в гостиную. Она сидит там в кресле в том же положении. Под дверь кто-то подсунул вечерний выпуск «Маарив». Я увольняюсь, я бегу. Есть такое стихотворение, когда-то мы учили его в школе. Я помню из него только первую строку: «Человек, беги, уходи». Даже имя поэта забыл.

Я звоню Адаму домой. К телефону подходит его жена. Он еще не вернулся из Иерусалима. Она тоже ждет его звонка. Я рассказываю ей о старухе, и она говорит: «Не оставляй ее, – (и она тоже приказывает), – когда Адам появится, мы немедленно приедем к тебе… Возможно, ее внук нашелся».

Я возвращаюсь к старухе, сажусь около нее, говорю с ней, беру «Маарив» и читаю ей о нападении террористов, может быть, это вернет ее к жизни.

Сумасшествие какое-то. Всю ночь я не сплю. Она дышит, жива, даже улыбается мне, понимает то, что я читаю ей, смотрит на меня, следит за мной глазами. Я иду на кухню и приношу немного хлеба, сую ей в рот, чтобы она не умерла от голода. Но хлеб застревает у нее во рту.

Еще задохнется, и скажут, что я задушил ее… Рассветает. Я должен скрыться отсюда. Все время я твержу, что увольняюсь, весь день пытаюсь сообщить об этом, но некому меня услышать.

«Дафи, дорогая, это ты? Еще не спишь? Разбуди папу, пожалуйста, будь добра. У меня к нему дело, моя машина вцепилась в дерево… ха, ха…» Утром во дворе школы я стою в окружении ребят из моего и из других классов и изображаю старого лиса, подражаю его сладкому голосу. И все радуются, услышав об аварии, но не потому, что будет свободный урок, он уже не преподает ничего, а просто потому, что его длительное отсутствие поспособствует свободе и будет полезно для беспорядка, характерного для конца учебного года.

Неудивительно, что все были ужасно ошеломлены, когда увидели, как на второй перемене он прибыл в школу на такси, правда перевязанный, с поцарапанным лицом и немного похрамывая, но бодрый духом, властный и решительный, вошел через главные ворота, важно шагает своей медленной, тяжелой походкой, ловит по дороге учеников, заставляет их поднимать брошенные на землю кожуру, бумагу, мел – расчищает себе путь. Уверен, что школа погибнет без него.

Получилось так, что этот гад постеснялся шастать на переменках по коридорам с перевязанной головой или ходить в учительскую распекать учителей – предпочел закрыться в своем кабинете, а поскольку из всего своего ночного приключения смог вспомнить только меня, то и послал за мной посреди третьего урока секретаршу.

Это был урок литературы, один из последних в учебном году. Мы читали «Пер Гюнта» Ибсена. Не учили, не объясняли, а просто читали в классе – как спектакль, у каждого своя роль, и это было чудесно. Я читала роль Сольвейг. Текста немного, но он очень насыщенный, и в классе стояла полная тишина. Мы наслаждались этим чтением, хотя и не все понимали. И вдруг эта несчастная секретарша входит в класс и прерывает нас. Я как раз читала это место: «Пройдут, быть может, и зима с весной, и лето, и опять весь год сначала. Вернешься ты, мы встретимся с тобой, я буду ждать тебя, как обещала». [67]

И вдруг она входит:

– Директор вызывает Дафну.

А учитель литературы рассердился и говорит:

– Неужели нельзя подождать до конца урока?

Но секретарша сказала:

– Мне кажется, что нет.

Ей ли не знать своего начальника… И я поняла – вот он, наступил, момент изгнания.

Именно сегодня, именно теперь, после того как папа выручил его ночью и чинит его машину. Именно за несколько дней до окончания учебного года. Я закрыла книгу.

Секретарша сказала:

– Возьми с собой, пожалуйста, портфель. Учитель литературы удивился:

– Зачем?

Он ничего не знал.

А меня охватило жуткое отчаяние, я почувствовала себя беспросветно одинокой. По классу пронесся гул, все поняли, в чем дело. Но никто не сдвинулся с места.

Я иду по пустым коридорам следом за низенькой секретаршей, стучу в дверь его кабинета, вхожу, встаю на безопасном расстоянии, портфель у моих ног. Он склонился над своими бумагами, на голове повязка наподобие тюрбана. Странный человек, и для чего ему надо было сегодня приходить в школу?

Тишина.

Я стою перед ним, а он словно не замечает меня, копается в своих бумагах. Читает. Комкает и бросает в корзину.

– Как вы себя чувствуете? – вдруг вырывается у меня шепотом, просто так.

Все-таки мы общались с ним ночью…

Он удивлен вопросом, поднимает свои светлые глаза, слегка улыбается, ехидно так, медленно качает головой, не верит, конечно, что меня интересует, как он себя чувствует.

– Мы были уверены, что вы не придете сегодня, – нахально добавляю я. Терять мне все равно нечего.

– Может быть, хотели, чтобы я не пришел…

– Нет, почему…

А он рассмеялся коротким неслышным смешком. Его, наверное, развлекает мысль, что все ненавидят его тут.

Тишина.

Черт возьми, чего он хочет?

Я замечаю, что царапины на его щеках посыпаны каким-то желтым противным порошком.

И тогда своим тихим, слащавым голосом он начинает читать мне нотацию. Нанести такую обиду перед всеми молодому учителю, которого, наоборот, надо поддержать и подбодрить… Сказать ему: «Жаль, что тебя не убили»?! Скандал… В стране, где все время погибают люди… Напасть на него без всякой причины, просто так… педагогический совет потрясен (что это такое вообще – педагогический совет?), нельзя, чтобы ты оставалась в нашей школе, тем более что и успехи твои оставляют желать лучшего… Нет другого выхода, как перейти в другую школу, где изучают какую-нибудь специальность – повара или портнихи, не обязательно всем быть профессорами в этой стране.