Роксана Пулитцер - Двойняшки

— Не желаете ли что-нибудь выпить, мэм? — спросил юноша-официант.

— Да, шампанского, пожалуйста, — ответила Энн, в нетерпении оглядывая гостей в поисках Джейн. Но на глаза ей попадались лишь одинаковые, сильно залаченные платиновые пряди женских причесок в стиле первой леди Жаклин Кеннеди, слегка поблескивавшие в неярком свете огней.

Стены, окружавшие внутренний дворик дома, были покрыты до самого верха желтыми цветами, а на задней стене, сложенной из обломков коралла, находились скульптурные головы, из открытых ртов которых в бассейн текли струи воды. Вообще в доме было два бассейна — один с пресной водой, другой — с морской. Последний располагался возле океана и был оборудован кабинками для переодевания.

Энн поблагодарила официанта, который принес ей шампанское, сделала глоток и отошла к цветочной клумбе в форме античной вазы, в которой росли желтые и оранжевые настурции. «Прямо как в Эдеме», — подумала она.

Семья Джейн принадлежала к богатой старой гвардии этих мест — старые деньги, старое имя представителей элитного консервативного общества голубых кровей, в которое попасть было практически невозможно. Но как только Энн услышала громкий и задорный смех своей подруги, а затем и увидела ее, одетую в шелковый саронг, с длинной ниткой иранской бирюзы, доходящей до пояса, и цветком гардении в волосах, она с облегчением рассмеялась. В ее сумасшедшей подруге явно не было ничего консервативного.

Джейн, стройная и грациозная женщина ростом около метра восьмидесяти, с пышной копной рыжих волос, с глазами, один из которых был голубым, а другой — зеленым, с гордым, четко очерченным профилем, была очень эффектна. В детстве она получила хорошее воспитание. Несколько лет ее учили частные педагоги, потом девочку устроили в привилегированную школу Фокскрофт, которую она возненавидела с первого дня. Затем по желанию матери она отправилась в Стэнфорд, где изучала русскую и китайскую философию, там она и познакомилась с Энн.

— Энн, дорогая! — воскликнула Джейн своим низким сильным контральто, увидев подругу. — Господи, как же давно я тебя не видела, — говорила она, обнимая Энн, держа ее за плечи и взволнованно глядя ей в глаза. — Спасибо, что приехала.

Джейн обычно предпочитала общаться с детьми или стариками, потому что больше всего на свете ненавидела глупость; Энн была единственным исключением из этого правила. Будучи естественной, ласковой и добросердечной, Энн обладала чистотой и свежестью восприятия ребенка, который смотрит на окружающий его мир в первый раз. От нее словно исходил какой-то внутренний свет, лучи которого помогали видеть все вокруг более полно и глубоко.

Несмотря на большой жизненный опыт, ее ум и восприимчивость оставались острыми, словно бритва. В Энн не было ничего пошлого и банального. И она всегда заражала Джейн бодростью духа. Но главным качеством Энн, пожалуй, была не ее доброта и понимание, а жажда жизни. И Джейн, и Энн имели много общего — прежде всего это тяга к знаниям, которые они ненасытно черпали из жизни с неуемной энергией и чувством юмора.

— Я соскучилась по тебе. А твоя телеграмма взволновала меня, — сказала Энн, держа подругу за руку. — Где ты пропадала? Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось. Я целый месяц была в Африке и снимала сафари, ответила Джейн и взяла с подноса, который держал официант в белом пиджаке, бокал мартини с водкой. — А потом я ездила в Нью-Йорк на театральные курсы.

— Я думаю, из тебя выйдет великая театральная актриса. Ты талантлива, — сказала Энн, осознавая, что ее подруга, коэффициент умственного развития которой убегал за отметку «сто», никогда не будет заниматься одним и тем же делом или находиться в одном и том же месте слишком долго. В этом смысле Энн была ее полной противоположностью — в том, что касалось дела ее жизни, она была цепка, настойчива и упряма.

— А как поживают господин доктор и его женушка? — спросила Джейн.

— Прекрасно, — ответила Энн. Ее отец, знаменитый хирург-кардиолог, невысокого роста, внешне не терпящий возражений задира, по натуре был очень добрым человеком. Мать Джейн, далекое от реальной жизни существо, пряталась от нее за баррикадами из экстравагантных платьев и умопомрачительных шляпок. — Они каждый месяц высылают мне деньги, а я отправляю их обратно. Как ты думаешь, до них когда-нибудь дойдет, что я хочу построить свою жизнь собственными руками?

— Нет. Мне кажется, они всю жизнь будут стараться сменить памперсы своей крошке, — хихикнула Джейн.

— А что ты думаешь обо всем этом? — спросила Энн, махнув рукой в сторону гостей.

Джейн поднесла к губам длинный мундштук из черного дерева, затянулась и выпустила струйку дыма.

— Ты спрашиваешь, что я делаю в городе, где каждую девушку зовут Маффи или Банни?

— Не могу поверить, что ты приехала сюда, — сказала Энн.

— Мама очень просила. Я не была дома уже целых шесть месяцев, ответила Джейн, опустив ресницы.

Единственный ребенок в семье, она была очень близка со своей матерью, хотя они были совершенно разными. Джейн терпеть не могла формальностей и жестких правил поведения, принятых в высшем обществе. В юности она жила в атмосфере этого общества, но так и не смогла стать его частицей. Она высоко ценила свою самостоятельность, а получив хорошее образование, умела скрывать ото всех свой обособленный образ жизни.

— Я должна кое-что тебе рассказать, — заговорила вдруг Джейн, и ее глаза заблестели. — Это очень личное. Я встретила его несколько дней назад в деревне. Он композитор. Он просто великолепен, а трахается так, что… Она улыбнулась, заколебавшись, стоит ли продолжать, поскольку заметила, что тщедушная, с бледной кожей и голубыми глазами пергидрольная блондинка явно пытается подслушать их. — Пожалуйста, когда вздумаете исповедоваться, будьте осмотрительны, мисс, — шутливо сказала ей Джейн, — не пользуйтесь грубыми словами, подобно мне!

Энн вспыхнула, заметив, как и без того узкое лицо женщины вытянулось еще больше. На нем выделялись только ее губы в помаде и выпученные глаза.

Джейн питала антипатию к журналистам, а эта женщина была из тех, кто передавал разного рода сплетни газетчикам. Было непонятно, как она умудрилась попасть на ужин, который давала мать Джейн своим самым близким друзьям и куда ни под каким видом не могли быть допущены представители прессы.

— Пойдем туда, — сказала Джейн, подхватила с подноса проходившего мимо официанта тарталетку и, запихнув ее в рот целиком, увлекла Энн к одному из двадцати столиков, сервированных к ужину.

На столах возвышались скульптуры изо льда, на серебряных подносах были разложены изысканные блюда. На одном — семга из Шотландии, лобстеры с острова Мэн, креветки из Флориды и клешни крабов. На другом — горячие закуски: стейки из рыбы-меч и перепелов, фаршированных зеленью, и многое другое. А во внушительном баре из красного дерева можно было найти все «Крюг», «Луи Редерер», «Боллингер».