Мария Арбатова - Семилетка поиска

Всякий человек рождается для своей экологической ниши, и беда, если он всю жизнь проведет в чужой. Елениной экологической нишей была редакция ежедневной газеты. Именно ежедневной – то, от чего многие удавились бы или постарели за неделю. Однако Еленин внутренний ритм постоянно требовал адреналина от информационного потока; и за неделю с ней должно было случаться больше, чем с иными за год. Иначе она соскучивалась и ощущала каждой клеткой своего товарного сорокапятилетнего тела, что жизнь проходит стороной.

Елена расцветала и хорошела в ауре новостей, обсуждений и скандалов; и даже вне работы выглядела так, словно именно сейчас собиралась внимательно выслушать, тактично потеребить вопросом или заехать в лоб провокацией, щелкая при этом кнопкой диктофона или особым отсеком памяти.

Она столько лет жила в этом информационном театре, что уже даже мыслила проблемными статьями и сложносочиненными интервью, проговаривала ими все, что видела, думала и чувствовала.

Елена была «золотым пером» газеты, баловнем судьбы, любимицей главного редактора; вызывала зависть коллег и восхищение молодняка. И, пожалуй, никто не понимал, почему она взахлеб дружит с Катей и каждый раз перетаскивает ее за собой из редакции в редакцию. Катя была кентавр: наполовину домохозяйка, наполовину компьютерная маньячка. Погружалась в толщи Интернета, теряя связь с реальностью, и выкапывала такое, что остальная редакция могла вообще не работать – газету бы все равно покупали. Катя была дайвером интернетных новостей, Елена – живых. И они вечно спорили про то, что лучше: питаться три года «живой кровью» или тридцать лет – «падалью».

– Господи, – вздыхала Катя, – почему у тебя в жизни все так быстро случается?

– Потому что если в жизни что-то случается, то оно делает это всегда очень быстро! – усмехалась Елена.

Елена была синтетической оторвой: успевала дома, на работе, в любви и на войне. Катя была многодетной матерью из тех, которые обижаются, когда им дарят стиральную машину, и упрекают дарителей: «Ну я же лучше, чем машина!» А потом по вечерам не знают, куда себя деть в часы, привычно отведенные для стирки. Садятся к телевизору и стыдливо озираются на близких, мол, то ли я делаю.

Елена была для Кати пристально изучаемым воплощенным хаосом. Катя для Елены – грустной загадкой. Вроде все понимала про жизнь правильно, но жила с точностью до наоборот. Бытие у Кати ни одной секунды не определяло сознание, а сознание никогда не подмигивало бытию.

Елена передвигалась по планете сексуально-боевой походкой, Катя двигалась как шкаф и одевалась в стиле «…отцвели уж давно хризантемы в саду…». Ее голову неопределенного цвета венчал хвост без пола, возраста и жизненных притязаний. И какое бы озаренное выражение ни мелькало в Катиных глазах, хвост забивал это темой «жизнь не удалась».

Катя провела годы приклеенной к редакционному стулу, потому что пестовала по очереди трех детей и одного мужа, стоящего трех детей. Из-за этого на работе не росла, всегда была на подхвате: что-то за кем-то переписывала, догоняла, латала, собирала информацию и последний раз выезжала на задание еще на студенческой практике.

Елена даже при маленькой дочери колесила по самым яростным местам страны. Прошла огонь, воду и медные трубы: декоративные самолеты, подлодки, крейсеры в мирной армии и кровь с грязью в горячих точках.

Сначала ее тоже не хотели пускать на войну, как и всех женщин-журналисток, но однажды на ее приятельницу рявкнул главный редактор:

– Никогда не подпишу бабе командировку туда, где идут военные действия!

А приятельница откликнулась нежным голосом при всей редакции:

– А вы что, репортажи оттуда хуем пишете?

С тех пор никто из главных не хотел отвечать на этот вопрос и вежливо подписывал командировочные.

В горячих точках Елена поняла, как резво война сбивает журналисту прицел; как быстро стресс замыливает глаз, и ты уже не видишь ситуацию сверху. А значит, должен идти в писатели и уходить из журналистов. Потому что у журналиста должна быть зрительная аккомодация хищной птицы, которая висит высоко в воздухе и различает детали, а не воет, ошарашенная одним стрессом. Она понимала, как легко в этой роли стать дешевым правозащитником. Особенно когда тебе об этом подмигивают большими деньгами западные фонды. Знала массу военных журналистов, уходящих в монолог из батальной сцены и забывающих о своей профессии транслятора информации.

Она не любила говорить о подобных поездках и морщилась, когда на эту тему выдрючивались мужики. А еще очень напрягалась при грохоте салюта. И считала, что в нем нет ничего красивого.

…Собственно, все началось с того, что Караванов позвонил Елене в редакцию на мобильный и театрально четко сказал:

– Предстоит серьезный разговор! Пожалуйста, приди пораньше.

– С родителями что? – похолодела Елена.

– Нет… с нами, – многозначительно ответил муж.

Продолжая стучать по клавишам компьютера, Елена начала перебирать темы, способные вызвать спецобсуждение. Да, конечно, ее дочке, Лидочке, уже двадцать три: она толком не работает и не выходит замуж по новой, расставшись с придурком художником… Но пусть Караванов лучше посмотрит на свою дочку, хоть и закончившую вуз, но не ставшую от этого ни умней, ни счастливей, ни устроенней. Или на своего сынульку, который не только не учится и не работает, но еще и пьет как сапожник.

Да, денег вечно не хватает; но родителям все равно надо купить холодильник, потому что чинить старый выльется почти в ту же сумму. Плюс радость стариков от новой игрушки.

Да, она пропадает по работе как умалишенная и иногда продолжает писать дома не потому, что ей за это больше платят, а потому что привыкла все доводить до конца.

Да, дом запущен, а дочка включается в уборку и готовку только по окрику.

Да, она задумала поездку в Испанию, получается почти халява. А Караванов не любит халявы, но с их бюджетом надо не выделываться, а брать то, что попадается…

– Елена, у вас готово? Главный просил, чтобы все уже лежало у него на столе. Торопится, его в Госкомпечать вызывают, – подошла молоденькая секретарша главного Олечка.

– Чтобы когда лежало? – удивилась Елена.

– Полчаса тому назад…

– Да, я сейчас… – Текст не получался.

Это было интервью со штатным «носителем нравственности». Писателем, не писавшим про БАМ потому, что его туда не брали, и сделавшим себе теперь из этого имидж борца с социализмом.

«Отечественная интеллигенция привыкла быть или считать себя „бедной, но честной девушкой“. В застой оба этих условия достигались без особых усилий: сотрудничать с режимом было нехорошо. А на фоне черной власти серое, коричневое и клетчатое все равно выглядело ослепительно белым!» – висело на мониторе Елениного компьютера.