Марти Леймбах - Умереть молодым

Вытягиваю из Гордона обещание, что он не уйдет от Кеппи, и вешаю трубку.

В гостиной Виктор опять курит, побалтывая вино в стакане. Обменивается со мной многозначительным взглядом, как будто меня ужасно расстроили усилия отца, пытавшегося убедить его продолжать лечение. Не могу больше переносить все эти крики и вопли. Во мне все еще теплится надежда, что, поддавшись магическому влиянию мистера Геддеса, Виктор изменит свои взгляды и согласится лечь в больницу, где получит надлежащее лечение, сможет поправиться. Но в глубине души чувствую всю несбыточность своих надежд. Достаточно посмотреть на Виктора.

Виктор подходит и притягивает меня к себе. Я обнимаю его. Он тает у меня на глазах, болезнь пожирает его тело, оно становится хрупким, как у старика или худенького мальчика.

Мистер Геддес выходит из ванной.

– А, Хилари, – говорит он с таким видом, будто совсем забыл обо мне. Виктор садится, я, пристроившись на ручке кресла, перебираю его волосы. Украдкой дотрагиваюсь до горячего лба.

– Я ухожу, – говорю Виктору, – надо проследить, чтобы Гордон благополучно добрался до дома.

– Прекрасно, – отвечает Виктор, сжимая мою руку. – Папа, ты, может, тоже поедешь? Я знаю, что последний паром отправляется через полчаса. Как раз успеешь, если поспешишь.

– Я не двинусь с места, – отвечает мистер Геддес.

– Папа, я ложусь в постель, – заявляет Виктор. – Умирающим нужен сон.

– Черт тебя побери! – вопит мистер Геддес. – Ты такой же, как твоя мать, такое же ненормальное чувство юмора.

– Кончай размахивать руками, пап. Я как-то раз спросил маму, почему она вышла за тебя замуж, и она сказала мне, что ты был таким умным парнем, совсем без предрассудков, с таким пониманием относился к людям. Она сказала, что на всем белом свете было не сыскать человека, столь восприимчивого к чужим доводам.

– Она так и сказала? – спрашивает Ричард, расплываясь в улыбке.

– Нет, – отвечает Виктор.

И снова поднимается шум и крик. Схватив куртку и шарф, спускаюсь по лестнице, а вслед мне несутся вопли мистера Геддеса. Остановившись у парадных дверей, прислушиваюсь. Очевидно, Виктор что-то отвечает отцу, но говорит, видимо, спокойно: в доме царит тишина.

У Кеппи полно народа. Пробираюсь через толпу, но Гордона нет ни среди сидящих за столиками, ни в группе мужчин, что-то оживленно обсуждающих у окна. Нет его ни в баре, ни на улице. Присаживаюсь у стойки бара и заказываю пиво Роберту, который помогает Кеппи по вечерам в конце недели.

Сам Кеппи играет в «дротики». Стоит в окружении толпы зевак; в основном это рыбаки, на головах у них шапочки с рыбацкими эмблемами. Разворачиваюсь на стуле, чтобы посмотреть, как играет Кеппи; ему везет: три раза подряд попадает в девятку. Подойдя к доске, выдергивает стрелки, а я, воспользовавшись удобным моментом, говорю:

– Просто здорово, Кеппи.

– Хилари! – приветствует он меня. – Отец Виктора нашел его?

– О да, – успокаиваю его. – Послушайте, я ищу Гордона. Его здесь не было?

Кеппи мрачнеет.

– Здесь он, верно. По крайней мере, был здесь. Я велел ему убираться домой.

У Кеппи полная пригоршня стрелок, одну за другой он мечет их в доску.

– Велел ему убираться к чертовой матери домой, – повторяет он.

Переворачиваюсь на своем стуле лицом к бармену, который как раз ставит передо мной высокий бокал с пивом. Даю ему пару долларов. Не надо было приезжать. С другой стороны, сидеть дома и ждать еще одного звонка Гордона, который горит желанием рассказать обо всем Виктору, тоже нелегко. Поспешно пью пиво, пытаясь решить, что делать дальше.

В конце стойки пристроилась парочка. У нее темные волосы, стрижка «под Клеопатру». С того места, где я сижу, видна ямочка на левой щеке, которую то и дело целует ее ухажер. Она хихикает, отталкивая его. У нее длинные сережки – нанизанные на ниточку сверкающие бусинки. Она откидывает волосы, открыв при этом такое хорошенькое ушко, что ее кавалер, оставив ямочку на щеке, целует ее в ушко. Она смеется, отстраняет его, слегка наклонившись вперед, и встречается со мной взглядом; ярко накрашенные губы, недоброжелательно сжавшиеся было при виде меня, вдруг расплываются в улыбке. Она всплескивает руками, кивает мне, и до меня в конце концов доходит, что это – Аннабель. Но не в серой рабочей форме, а в ослепительно-белой блузке с глубоким вырезом. Она приветственно машет мне, и я, повинуясь ее призыву, пробираюсь к ним, держа в одной руке пиво, а в другой – куртку и шарф. Мы с Аннабель крепко обнимаемся, и я ощущаю под руками ее гладкую, узкую спину и мягкую грудь, прижавшуюся к моей. Вдыхаю запах лака для волос, слабый аромат пудры, духов и чуть уловимый запах пота. Я так признательна ей за эту ласку.

– Это Ленни, – знакомит меня Аннабель со своим кавалером, плотным парнем с ничем не примечательной внешностью, но с такими зелеными глазами и с такими густыми черными ресницами, что они кажутся почти девичьими. – Мы весной собираемся пожениться, приглашаем всех. Тебя – тоже!

– Пожениться? – переспрашиваю я, обмениваясь рукопожатием с Ленни. – Я и не знала, что ты обручена.

– А мы не были обручены, я имею в виду – официально. Но Ленни только что получил работу в Лос-Анджелесе и хочет, чтобы я поехала с ним, поэтому собираемся пожениться.

– Это великолепно. В Лос-Анджелесе столько кинозвезд, – говорю я. Ленни смеется и становится видно, что спереди у него не хватает зуба. Эта дырка придает ему вид грубого парня, что никак не вяжется с его красивыми глазами, и, по контрасту они кажутся еще более прекрасными. Смотреть на них с Аннабель удивительно приятно.

– Уезжаю от Эстел, – рассказывает Аннабель, – получила от нее премиальные на Рождество. И знаешь, что еще? Приглашение на прием по случаю Рождества, завтра вечером пойду к ней в гости. Хорошо бы и ты пошла. Вместе с Виктором.

– Конечно, – соглашаюсь с ней, вспомнив о полученном приглашении; оно было таким красивым, что я повесила его на елку вместе с другими украшениями. – Послушай, ты не видела Гордона?

– Он всегда бывает у Эстел на Рождество.

– А не знаешь, где он сегодня вечером?

– Сказал, что собирается в прачечную, – вмешивается Ленни. – Я еще удивился, с чего это вдруг. – У Ленни бостонский акцент, который режет мне ухо; наверное, и мой акцент вот так раздражает Виктора. Но мне нравится голос Ленни. Он напоминает мне ребятишек, с которыми я росла, и каким-то образом олицетворяет для меня город. Ленни похож на хоккеиста-профессионала. У него ручищи, как перчатки у хоккеистов, и мне трудно представить его в Лос-Анджелесе, где нет не только хоккея, но и настоящей зимы, и где никто не определит, откуда у него такой акцент, да просто никто не обратит на него внимания.