Эдна Ли - В паутине дней

На следующий же день я написала Стивену Перселлу с просьбой найти надежных агентов для продажи моего риса и хлопка, с тем чтобы, когда я буду в состоянии приехать в Саванну, торги начались бы как можно скорее. Теперь я чувствовала, что время работает против меня. Лежа в этой комнате, обдумывая последние события своей жизни, я поняла, что вскоре мне предстоит столкнуться с критическими обстоятельствами. Незаметно, постепенно темные махинации Сент-Клера должны были неминуемо заработать. Я интуитивно чувствовала это с того самого дня, когда он ударил меня по лицу, и его притворная учтивость рассыпалась как карточная колода.

В первый же день, когда я смогла вставать – а пролежала я чуть больше недели, и, казалось, силы возвращались ко мне, потому что были мне крайне необходимы сейчас, я тут же окунулась в работу. Первым делом я вызвала Вина, Сея и Боя и переделала две задние комнаты на первом этаже в спальню для Дэвида, Руперта и меня. До сих пор они стояли без дела, только старая мебель хранилась в них. Теперь же они превратились в довольно просторные помещения, правда пустоватые и напоминающие спальни в моем приюте; но я сразу же почувствовала себя там как дома, словно всегда здесь и жила. Никогда – и теперь я с готовностью призналась себе в этом – не могла я избавиться от бледного горестного духа, что витал в комнате Лорели.

Были и другие веские причины, по которым новые комнаты устраивали меня гораздо больше. Руперту, который еще часто потел по ночам от слабости, нужен был постоянный присмотр, и здесь я могла быть с ним рядом. По утрам, после таких ночных потений, он едва мог подняться и был слаб почти так же, как во время своей болезни.

Да и с Дэвидом было не все в порядке. Он был далеко не крепышом, какими бывают дети, родившиеся на ферме. Коровье молоко, которым пришлось заменить отсутствующее материнское, плохо им усваивалось, и я в отчаянии уже подыскивала ему негритянку-кормилицу. К тому же он не кричал по ночам и не хныкал, как другие дети, за которыми мне прежде приходилось ухаживать. Большей частью он лежал не двигаясь, с отсутствующим взглядом усталых, стариковских глазок, и меня пугала эта неподвижность, эта рассеянность. Каждый раз, когда я спешила к нему, чтобы послушать слабое дыхание, и видела при свете свечи, как он смотрит на меня каким-то понимающим взглядом, я думала: "Ведь я не хотела тебя", и, прижимая горячо его к груди, я надеялась, что смогу передать ему хоть часть своей энергии, которой было у него так мало. Куда бы я ни отлучалась от него – посоветоваться с Шемом или дать распоряжения по дому, – тревога за него следовала за мной как тень. Казалось, он так слабо держится за эту жизнь, что я с ужасом думала, что в любой момент она выпорхнет из него.

Была и еще одна причина, по которой две прохладные мрачные комнаты первого этажа очень устраивали меня. Они служили препятствием между мной и Сент-Клером и делали невозможными его ночные визиты ко мне, которые всегда приносили мне только страх и стыд. Новые комнаты с двумя детьми вместе со мной решали эту проблему. И то, что он сразу распознал эту мою цель, он засвидетельствовал по возвращении из Саванны; когда Старая Мадам сообщила ему о перемене, произошедшей в его отсутствие, он тут же возник в дверях.

Он обвел глазами тихую комнату.

– Есть какая-нибудь причина для переезда? – спросил он безучастно и шевельнул рукой, указывая на комнаты. – Или это очередная причуда, на которые вы, женщины, так падки?

Я раскладывала крошечные вещи Дэвида в ящики комода, но остановилась и повернулась к нему.

– Конечно же, есть причина, – сказала я.

– И что же это за причина?

– Дэвид и Руперт оба не совсем здоровы. Здесь мне удобнее ухаживать за ними.

Он не сводил с меня неподвижных серых глаз, и мне – как уже много раз – казалось, что он проникает прямо в мои мысли, что он отлично знает другую причину моего переселения в эти комнаты. И его слова подтвердили это:

– Если вы намереваетесь меня "лишить" кое-чего, зря старались.

– Не знаю, о чем вы. Лишать вас чего-то мне и в голову не приходило.

– Не изворачивайтесь. – Его голос лениво перебил меня. Я прекрасно понимаю ваши намерения. А если бы я не догадывался о них, то эти комнаты, – белая рука снова шевельнулась, – их полностью разоблачают. Вы намерены вернуться к целомудренному, девическому образу жизни. Даже ваша кровать, понимающая кислая улыбочка, – похожа на кровать старой девы. Мне это ни к чему.

– Что ж, – медленно проговорила я, – наконец мы поняли друг друга.

Подобие улыбки снова появилось на его лице.

– Если непонимание и было, – его голос был, как обычно, равнодушен, – то только с вашей стороны, милочка. – Ласковое обращение, сказанное с такой иронией, было как еще одна пощечина. – Я всегда прекрасно вас понимал. Понимал, когда вы выходили за меня замуж – понимаю и теперь все это.

– В третий раз белая рука шевельнулась, показывая на комнаты.

– Говорите, вы никогда не заблуждались на мой счет, – так же спокойно отвечала я. – Но вы заблуждались всегда. Заблуждались, иначе не попросили бы меня стать вашей женой – никогда не согласились бы на мою опеку над Рупертом. Вы не знали, что я ни за что не позволю вам лишить вашего сына наследства. – Я надменно вздернула подбородок. – А ведь вы хотели именно этого, не так ли?

Но он продолжал стоять и смотреть на меня как хищная птица; и под этим неумолимым взглядом я начала чувствовать себя как трепещущая жертва, беспомощная и неспособная увернуться от беспощадного клюва. Но он не должен был этого заметить. Я смотрела на него с высокомерием, которого на самом деле не чувствовала, и он наконец заговорил:

– Если вы думаете, – протянул он, – что я не понимал, что ваше согласие выйти за меня продиктовано известной алчностью янки, то вы просто глупы. Я знал, почему вы выходили за меня, но это входило в мои планы, так же как и ваше опекунство над Рупертом – на какое-то время. Но я не круглый дурак, чтобы вы знали. И когда мне понадобится вернуть опекунство над сыном, я это сделаю.

– Вот как? – насмешливо спросила я. – Возможно, Стивену Перселлу будет что сказать по этому поводу.

– То, что он скажет или подумает, не имеет ни малейшего значения, если я докажу, что вы не годитесь для опекунства над моим сыном…

– И как же вы это докажете?

Он взглянул на меня со злорадной усмешкой.

– Стоит только сообщить соответствующим властям о вашей связи с моим братом – и о факте рождения этого ребенка… – Его бледные глаза пронизывали меня через комнату, разделяющую нас.

Я презрительно бросила: – Вы не посмеете…

– Не посмею? – На мгновение его брови удивленно взлетели вверх. – Еще как посмею. Я ведь просто скажу правду. Как вы, саквояжница, приехали в мой дом, настроили меня против моей жены, обвинили ее в безумии – вы ведь сделали это, вы сами знаете, потом обманом женили меня на себе и "ласками и сказками" убедили меня передать вам право на опеку над состоянием вашего сына. По-моему, прелестная история, милочка, – наглым был его голос, и наглой была улыбка. – А суды на юге сейчас ох как не благоволят к саквояжникам.