Лэрри Макмуртри - Чья-то любимая

– Никоим образом не надо его поощрять, – сказал Винфильд. – Годвин готов жениться на чем угодно, лишь бы оно ходило, будь то женщина или мужчина, или даже цыпленок – ему без разницы.

– Давайте погуляем и получше познакомимся, – весело предложила я Годвину. – Я уехала из дому вовсе не для того, чтобы рассиживаться здесь с сумасшедшими. Среди таких сумасшедших я постоянно нахожусь и дома.

Годвин удивился. Он выпустил мою руку и опустошил свой стакан.

– Ваше предложение настолько вежливо, что я просто в замешательстве, – сказал он. – Прогулки не очень-то приняты в этих местах. Однако прекрасного заслуживают лишь храбрецы.

Мы отошли от всех остальных и стали спускаться по тропинке к озеру. На берегу ловили рыбу несколько чернокожих женщин. Окраина Остина была освещена лучами заходящего солнца.

– Мне кажется, этот старик в очень удрученном настроении, – сказал Годвин. – Он что, вас любит?

– Надеюсь, – сказала я. – Мы с ним такие давние друзья, что уже и позабыли, как надо дружить. А может, мы на самом-то деле уже больше и не друзья, а только никак не хотим с этим согласиться.

– Ерунда. Этот старик доживает последние дни; ему ужасно хочется, чтобы вы помогли ему наверстать упущенное, – сказал Годвин. – Все время после обеда он только о вас и говорил. Правда, из его слов я никак не мог взять в толк, то ли вы его дочка, то ли – единственная любовь всей его жизни. Я сам далеко не молод и знаю, что стоит за таким разговором. Я тоже прошел через кое-что, весьма похожее на то, о чем только что упомянули вы. Это было с моей первой женой. А потом еще раз – с моим возлюбленным – он был великим человеком, истинным джентльменом, и намного старше меня. Так человек борется за любовь в самый последний миг, когда его уже настигает смерть. Перестаньте с ним воевать и отдайте ему все, чего он хочет, пока он не свалится на вас мертвым, как это случилось с моим дорогим Аленом и мною. Иначе вы потом будете обо всем ужасно сожалеть.

От его слов у меня зашевелились волосы на голове. И хотя я уже начала ему верить, в моем голосе звучало сомнение.

– Он вовсе не собирается умирать, – сказала я. – Он не настолько стар.

Годвин улыбнулся, обнажив свои искривленные зубы.

– Это совершенно не важно, – сказал он. – Есть люди, которые могут умереть потому, что больше не в состоянии найти весомую причину, побуждающую их жить. Лично со мной все как раз наоборот. Я должен был бы умереть еще во Второй мировой войне, вместе со всеми самыми дорогими мне друзьями. Но тогда я не умер. И вот непонятно почему я, процветая, прожил еще три десятилетия, хотя ничегошеньки в этом мире не значу. Но ваш друг – совсем другой. У него не осталось никаких амбиций. А в его возрасте амбиции – жизненно важная вещь.

Его слова меня ужасно расстроили. Тем не менее, мы продолжали спускаться по коричневой тропке к тихому озеру. Падающее за горизонт солнце посылало свои последние пламенные лучи на далеко простирающуюся водную гладь и золотым светом освещало коричневые здания Остина.

– Как же это вы можете так говорить – что вы ничегошеньки в этом мире не значите? – возмутилась я. – Вы пишете книги.

– Я никогда даже перед самим собой не притворялся, что они чего-нибудь стоят, – сказал Годвин. – Мои анализы никогда не затронут ни одного сердца, ни у единого представителя среднего класса. Они никогда ничего не изменят. Мои творения создают возможности для научных дискуссий; мои книги обеспечивают мне хороший уровень жизни. Но на этом все и кончается. Я живу во имя того, что раньше называли любовью; теперь же, похоже, это называется – связи. К несчастью, именно мои коллеги, да и я сам, больше всех ответственны за эту смену понятий.

– Вы никогда не знали Дэнни Дека? – спросила я. Я вдруг вспомнила свою давнюю любовь. Дэнни говорил мне о профессоре по имени Годвин.

Мой вопрос привел его в полное замешательство.

– Конечно, знал! – сказал он. – Он увел у меня девушку. Она его в конце концов и погубила, или мне просто хочется думать именно так. Совершенно ужасная женщина.

– Мне кажется, я ее тоже один раз видела, – сказала я.

– До чего же необычно, что вы их обоих знали! – воскликнул он. – Ведь Сэлли, знаете, до сих пор еще здесь. Замужем за негром, он законодатель, очень богатый. А на самом деле – торгует наркотиками. Эльмо с этой парочкой знаком. Может, если мне представится случай, я эту бабу еще прикончу. А ребенок Дэниела – очень красивая девочка. Я часто вижу ее в парке возле моего дома. Я даже подумал, что если кто-нибудь, наконец, прикончит эту тварь Сэлли, то я попробую взять над дочкой Дэнни опеку. Такая прелестная девчушка! Очень мне хочется стать ее опекуном.

«И что потом с нею делать?» – подумала я. Выцветшие глаза Годвина блестели. Он проницательно взглянул на меня.

– Я помню Дэнни так живо, словно это было вчера, – сказал он. – Однажды мы с ним чуть не потонули вместе, прямо посреди пустыни. Он был в вас влюблен?

Я кивнула.

– Прекрасно, – сказал Годвин. – Если бы этого парня привезли в пустыню Гоби, он и там бы сумел найти такую женщину, как вы. А потом умудрился бы ее потерять. Но глупо жалеть писателей. Они все долбаные вруны, а от переживаний только жиреют. И кроме того, они постоянно крадут женщин, или мужчин, все равно кого, но только тех, кто кого-нибудь любит.

Мы продолжали прогулку. Мир вокруг предстал перед моими глазами совсем в другом свете. Мимо нас проехали в лодке несколько мексиканцев. Здесь было небо Дэнни, его Холмы. Жаль, что мы с ним никогда не ездили в Техас вместе. Мне больше не хотелось о нем говорить, но Годвина словно завели.

– Несмотря ни на что, у Дэнни было чувствительное сердце, он умел сочувствовать другим, – сказал он. – Этот парень кое-что понимал. Знаете, как-то он сбросил с балкона одного молодого садиста, в которого я тогда был влюблен. А потом, как раз перед тем, как Дэнни исчез, он прислал мне по почте пять тысяч долларов, чтобы я вызволил из тюрьмы одного из его юных приятелей. А стоило это всего каких-нибудь пару сотен. С тех пор ничего от Дэнни слышно не было. И, естественно, я в того паренька влюбился. В полном комфорте содержал его здесь целых три года. А потом этот дурень сбежал и женился. Дорогой мой Пити. Я думаю, теперь он так постарел, что его и не узнать.

– По-видимому, вы влюбляетесь очень часто, – сказала я на обратном пути.

Вода уже начала темнеть, а несущиеся по мосту машины одна за другой включали нижний свет.

– Для меня это модус операнди, [9]– сказал Годвин. – Это у меня в генах. Мне бы не составило никакого труда влюбиться в вас, хотя я и понимаю, что, скорее всего, это было бы глупо.

Я ничего не ответила, потому что подходящие слова в голову не шли. Мне не очень-то хотелось возвращаться к своим спутникам и их девицам. Гораздо приятнее было бы посидеть у темной воды, под шелест волн. Но и говорить о любви мне больше совсем не хотелось. А для Годвина эта тема, видимо, была самой главной. Вскоре мы услышали перезвон бокалов, доносившийся с веранды. Когда мы подошли, вся группа пребывала точно в том же состоянии, в котором мы их оставили, только теперь они были еще пьянее.