Бетти Махмуди - Пленница былой любви

Все во мне сжималось, когда мы с Махтаб снова оказались на улицах Тегерана. Нам некуда было больше идти. У нас не было никого, кроме отца и мужа, который принял роль нашего всемогущего тюремного охранника.

Пытаясь собраться с мыслями, я сказала Махтаб:

– Мы не должны рассказывать папе, где мы были. Скажем ему, что мы пошли на прогулку и заблудились. Если будет спрашивать, ничего не говори.

Махтаб кивнула головой. Жизнь вынуждала ее быстро взрослеть. Муди ждал нас.

– Где вы были? – рявкнул он.

– Вышли погулять, – солгала я, – и заблудились.

Муди с минуту анализировал мое объяснение, а потом отбросил его. Он знал, что я хорошо ориентируюсь на улицах. Глаза его горели, в них была явная угроза мусульманского мужчины, на пути которого встала женщина. Одной рукой он схватил меня за плечо, другой – за волосы. Так он тащил меня на глазах всех членов семьи, которые в полном составе сновали по холлу.

– Она не должна выходить из дома! – распорядился он.

А меня предупредил: – Если еще раз выйдешь из дому – убью!

И снова ограниченное пространство спальни, дни, полные небытия, полуобморочное состояние, тошнота и глубокая депрессия. Когда я выходила из комнаты, Амми Бозорг или одна из ее дочерей контролировали каждый мой шаг. Силы покидали меня. Я понимала, что скоро смирюсь с судьбой и навсегда останусь оторванной от своих близких и отчизны.

Отрезанная от мира, я с удивлением ловила себя на мысли, что меня беспокоят мелочи. Заканчивается последний месяц бейсбольного сезона, а я не знаю, на каком уровне держится команда «Тигров». Когда мы уезжали в Иран, она сохраняла место в своей лиге. Мне хотелось по возвращении домой взять отца на матч.

Охваченная ностальгическими чувствами, однажды в полуденный час я попыталась написать родителям письмо, не представляя себе, как смогу его отправить. К своему ужасу я обнаружила, что у меня слишком слабая рука: я была не в силах вывести даже собственное имя.

Проходили часы, а я анализировала ситуацию. Будучи больной, измученной, погруженной в глубокую депрессию, я утратила присущее мне чувство реальности. Муди выглядел удовлетворенным, что загнал меня в угол, и был уверен в том, что я не сумею восстать и бороться за свободу. Уходило лето. Скоро наступит зима. Поры года сольются в бесконечный ход времени. Чем дольше я здесь останусь, тем легче будет мне примириться с этим.

Я вспомнила излюбленное выражение моего папы: «Хотеть – значит мочь!». Но если я даже найду в себе силы сопротивляться, кто и каким образом нам поможет? Способен ли кто-нибудь вырвать меня и моего ребенка из этого пекла?

Постепенно я сама нашла ответ на свои вопросы.

Никто мне не поможет.

Только я сама могу вызволить нас отсюда.

Однажды вечером, когда я находилась в холле дома Амми Бозорг, в наступивших сумерках я услышала зловещий рев летящего низко бомбардировщика. Небо разрезали трассирующие снаряды противовоздушной артиллерии. Потом мы услышали глухое эхо взрывов.

«О Боже! Война в Тегеране», – подумала я.

Я схватила Махтаб на руки, чтобы вместе скрыться в безопасное место, но Маджид, увидев мое перепуганное лицо, успокоил:

– Это только демонстрация по случаю Недели войны.

Муди объяснил, что Неделя войны – это ежегодный праздник, проводимый в память исторических побед ислама. Он совпадает с войной с Ираком, а значит, и с Америкой, так как Ирак – это лишь марионетка, вооружаемая и контролируемая Соединенными Штатами.

– Мы собираемся на войну с Америкой, – произнес Муди с нескрываемым чувством гордости. – И это справедливо. Твой отец убил моего.

– О чем ты говоришь?

– А о том, что во время второй мировой войны, когда твой отец служил в американской армии в Абадане, на юге Ирана, мой отец, будучи полевым врачом, лечил страдающих малярией американских солдат, заразился и умер, – в его глазах была ненависть. – Сейчас ты за это заплатишь, – зло бросил мой муж. – Твой сын Джо погибнет на войне на Ближнем Востоке. Можешь быть уверена.

Я понимала, что Муди провоцирует меня, но я еще не умела отличить реальной угрозы от его садистского воображения. Просто это был не тот человек, которого я когда-то любила.

– Пошли, поднимемся на крышу, – сказал он.

– Зачем?

– Демонстрировать.

Это могла быть только антиамериканская демонстрация.

– Нет, я не пойду.

Муди грубо схватил Махтаб и вышел из комнаты. Захваченная врасплох и перепуганная Махтаб начала кричать, вырываться, но он, не выпуская ее, пошел за остальными членами семьи на крышу.

Спустя минуту я услышала врывающийся в открытые окна омерзительный крик вокруг.

– Марг бар Амрика! – призывал хор голосов на крышах соседних домов.

Я уже хорошо знала эти слова, которые повторялись в иранских новостях. Это означало «Смерть Америке!».

– Марг бар Амрика!

Я плакала о Махтаб, которая на крыше среди остальных членов семьи корчилась от боли в лапах обезумевшего отца.

– Марг бар Амрика!

В эту ночь в Тегеране четырнадцать миллионов голосов кричало, как мой муж. Этот крик перекатывался с крыши на крышу в нарастающем крещендо, доводя людей до религиозного экстаза. Отупляющий, страшный припев резал мне душу, как нож.

– Марг бар Амрика! Марг бар Амрика!

– Марг бар Амрика!

– Завтра едем в Кум, – объявил Муди.

– Что это такое?

– Кум – это столица теологии Ирана, святое место. Завтра первая пятница махарама, месяца траура. Едем на могилу. Наденешь черную чадру.

Мне вспомнилась наша поездка в Рей, кошмарное путешествие, которое завершилось избиением Махтаб собственным отцом. Зачем им таскать Махтаб и меня в эти свои паломничества?

– Мне не хочется ехать, – объяснила я.

– Поедем.

Я знала мусульманский закон, чтобы выдвинуть уважительную причину для отказа:

– Я не могу ехать к святой гробнице: у меня менструация.

Муди нахмурился. Каждый раз, когда у меня были месячные, он вспоминал, что после рождения Махтаб прошло уже пять лет, а я не могу подарить ему сына.

– Все равно едем, – распорядился он.

Мы с Махтаб проснулись на следующий день, удрученные ожидавшей нас перспективой. У Махтаб болел желудок. Я знала причину: результат сильного напряжения.

– Ребенок болен, – объяснила я Муди. – Нам нужно остаться дома.

– Едем, – повторил он резко.

Погруженная в глубокую меланхолию, я стала надевать предписанную одежду: черные брюки, длинные черные чулки, черное манто с длинными рукавами. Голову я закутала в черный платок. Сверху набросила ненавистную черную чадру.

Мы должны были ехать на машине Мортеза. Вместе с нами забрались Амми Бозорг, Ферест и Мортез с женой Настаран и дочуркой, маленькой веселой Нелюфар. Поездка продолжалась несколько часов, пока мы не выехали на автостраду, а потом еще часа два мы продвигались буфер в буфер с другими автомобилями.