Диана Локк - Испытание чувств

В нашей школе был лыжный клуб, который мы называли «Олимпийская команда», и каждую субботу мы катались на лыжах где-нибудь неподалеку от города. Мы были новичками в лыжном катании и делали это просто для развлечения. Никто тогда не посещал занятий лыжной секции, по крайней мере, из нашей компании, и мы учились самостоятельно. В тот день, когда был сделан этот снимок, я каталась со склона, который был слишком крут, а лыжня была слишком узка для моих ограниченных возможностей. Носки моих лыж скрестились, и я полетела, очевидно, громко крича и являя собой мешанину из лыжных палок и выпученных глаз, с мокрым снегом, забившимся в волосы и под куртку. Ремешок на одном креплении порвался, и лыжа самостоятельно продолжила свой путь вниз по склону.

Я тогда увлекалась Ричардом Осборном, мальчиком, жившим на другом берегу реки. Он катался неподалеку от меня, и на самом деле причина, по которой я выбрала именно этот склон, заключалась в том, чтобы ехать следом за ним. Ричард услышал мой крик и наблюдал, как я падала и скользила вниз. Вынув ноги из креплений, он споро забрался обратно на гору, по дороге собирая мои вещи. Когда он добрался до меня, я лежала навзничь на спине, смущенная, вся в снегу, ослабевшая от смеха. Ричард нагнулся, чтобы помочь мне подняться, но, когда я схватилась за его руку, он потерял равновесие и свалился рядом со мной. Мы хохотали, и он снял варежку, чтобы вытереть снег с моего лица. Когда он склонился надо мной, наш смех замер: его глаза смягчились, и он впервые поцеловал меня нежнейшим и ласковейшим поцелуем. Я помню, как звезды вспыхнули в моей голове… Это была лучшая минута в моей жизни.

Мы вместе учились в школе, так что, конечно, планы о встрече нашей группы неизбежно оказались связаны с воспоминаниями о Ричарде. Но я была просто потрясена, когда до меня дошло, что он заполнил все мои мысли с того самого момента, как я узнала о встрече группы. Мои прежние сны о Ричарде были кружевной дымкой памяти, закутанной в туман ностальгии, и почти всегда были сосредоточены на той ночи, когда мы расстались. Но вот он предо мной как живой, и вместе с ним во мне шевелится… что-то. И все же странно было бы, если бы я ничего не чувствовала: когда-то это был самый важный человек в моей жизни.

– Мама, ты еще не нашла эту фотографию? – вторглась Келли в мои мечтания. – Она вошла в комнату, увидела меня в окружении воспоминаний и разразилась хохотом: – Мама погрузилась в ностальгию! – закричала она Брайану, и он тоже засмеялся.

Но я не могла смеяться, я чувствовала удушье и тесноту в груди. Мне нужно было вдохнуть воздуха, куда-то уйти, побыть одной, очистить свою голову от этих воспоминаний. Я пошла за Келли на кухню.

– Я, пожалуй, схожу погуляю с Мозесом. Кто-нибудь хочет со мной пойти?

– Сейчас?

– Ну да, сейчас. Мозес сегодня еще не выходил, поскольку никто не хотел с ним гулять, а ведь ему нужно побегать.

Как я и надеялась, я услышала хор отказов. «Слава Богу!» – вздохнула я и быстро сбежала из дома, пока никто не передумал.

– Садись же, глупая собачонка! – возбужденное подвывание Мозеса заполнило мою крошечную машину. Сегодня оно меня раздражало, хотя обычно казалось забавным. Откуда-то Мозес знал, что если у подножия холма мы поворачиваем налево, значит, мы направляемся к его любимому месту, и тут он не мог сдерживаться.

Наконец, мы все же подъехали к месту стоянки, и я отцепила ремешок от ошейника, наблюдая, как Мозес празднует свою свободу, носится вокруг меня кругами, повизгивая, и вскоре мчится прочь через лес. Теперь пройдет много времени, пока он соскучится без меня и вернется поиграть.

Найденная фотография воскресила во мне множество забытых эмоций – любовь, гнев, боль – то, что я давно выкинула из головы. Подойдя к озеру, я села на перевернутую лодку, дрожа от холода, и завернулась в тулуп, чтобы защититься от ветра, радуясь, что догадалась взять с вешалки этот старый овечий тулуп Стюарта. Вынув из кармана фотографию, я внимательно осмотрела изображенную на ней юную пару так, как будто это были посторонние люди.

В темных глазах девушки отражалось озорное веселье и в то же время смущение. Щелчок камеры навечно запечатлел это скромное выражение. Лицо имело мягкую округлую форму, за что в своем юношеском невежестве я считала себя толстой и непривлекательной. «Не такая уж и непривлекательная», – решила я теперь: девушка на фотографии излучала надежду и счастье.

Рядом с ней был красивый молодой человек, высокий, с зачесанными назад длинными волосами, с острыми очертаниями скул на тонком серьезном лице. Он смотрел на нее, а не в объектив, со слегка сардоническим выражением на лице. Должно быть, он только что сделал какое-то саркастическое замечание, и я довольно улыбнулась… Он всегда так себя вел, но в этих темных глазах ясно читалась любовь.

Я изучала фотографию в поисках намека или причины той сердечной боли, которую он причинил мне впоследствии, но тут любовь была еще свежа, и я ничего не нашла. Я так сильно любила его и так глупо верила, что он тоже меня любит! Съежившись в своем тулупе, не чувствуя холодного ветра, дующего с озера, я погрузилась в прошлое, снова очутившись в Оуквиле и в своей юности.

Оуквиль – это промышленный город, и, как многие такие города, он вырос у реки, которая питала фабрику. Река протекала прямо через центр города, разделяя его, как стеной, на две половины. В городе не было даже двух сотен ярдов в длину, но он мог тянуться на две сотни миль.

На одной стороне (на северном берегу реки) стояли просторные кирпичные дома, были изумрудно-зеленые газоны с яркими цветами, Оуквильский «Кантри Клаб», где на выложенном плитняком внутреннем дворике колыхались на солнце яркие зонтики. Ночью золотой отсвет этих домов танцевал на темной воде, и музыка плыла над рекой вместе с легким ветерком.

Это была частная собственность, включавшая теннисные корты и бассейны на задних дворах, высоченные дубы и клены, склонявшиеся над дорогами, прямые проезды для машин и дорожки, тщательно выложенные плитняком или цементными блоками. Элегантные просторные дома со шторами во всю стену и дубовыми полами, все окружение говорило о преуспевании хозяев. Там жило руководство фабрики и узкий круг Оуквильской элиты. Это был мир Ричарда.

На другой стороне реки (на южном берегу) узкая разбитая дорога тянулась вдоль берега, где стояли один за другим усталые трехпалубные суденышки. На берегу громоздились ряды строений – когда-то преуспевающая шерстеперерабатывающая фабрика, на которой много лет проработал мой отец и благодаря которой вообще возник город Оуквиль. Теперь все эти дома стояли пустые – четыре этажа красного кирпича, усыпанного сотнями окон, в основном разбитых.