Эбби Дрейк - Милые женушки

– Нам всем надо завтра собраться на обед, – предложила Кэролайн, Дана согласилась и передала ее запрос Бриджет.

Под обедом, разумеется, имелась в виду не еда, никто из них и так много не ел. Скорее, это было поводом поговорить, собраться, чтобы обсудить насущные проблемы, прокравшиеся в их жизнь.

Сейчас такой проблемой была Китти, хотя Дану удивило то, что Кэролайн притворялась, будто проявляет интерес к ее судьбе.

– Она звонила мне, – сказала Кэролайн.

– Она звонила ей, – передала Дана Бриджет, которая была на сотовом.

– Ей нужен адвокат.

– Она попросила у Кэролайн адвоката.

– Она не понимает, что я не могу вмешиваться.

Дана не знала, как это передать Бриджет, поэтому просто зажала трубку между шеей и подбородком и сделала глоток из своего бокала.

– Во сколько? – задала вопрос Бриджет. – И где?

– Где? – спросила Дана у Кэролайн. – Во сколько? – Надо будет перенести педикюр, но это куда более важно. Стивена не будет дома еще несколько дней, а больше никто пальцы ее ног не увидит.

– Полпервого. В «Калабрии».

– Но это же в Тарритауне, – сказала Дана.

– Я знаю. Там живет Китти. Она присоединится к нам.

Дана передала информацию Бриджет, которая спросила:

– Мне позвонить Лорен?

Дана переключилась от своего сотового к домашнему телефону:

– Как насчет Лорен?

– Нет, – ответила Кэролайн. – Я уже звонила ей. Она сказала, что не может прийти.

Не может. Скорее не хочет, заподозрила Дана. Лорен боялась даже собственной дурацкой тени.

– Встретимся в ресторане? – спросила Дана.

– Да, – ответила Кэролайн. – У меня встреча в музее. – Она посещала больше советов директоров, чем, кажется, физически возможно.

– Встретимся с ней там, – сказала Дана Бриджет.

– Я за тобой заеду, – предложила Бриджет Дане; это обещало беседу до и после обеда.

Они попрощались, потом Дана повесила трубку, отключила сотовый, посмотрела на свой бокал и задумалась, какая все-таки штука жизнь – стоило тебе почувствовать скуку, как возникал какой-нибудь раздражитель, чтобы ты не сошла с ума.

Она думала, что сойдет с ума.

Лорен сидела на сиденье на подоконнике в спальне, глядя на газон, расстелившийся под развесистыми дубами, и на цветочные клумбы, за которыми ухаживал Джеффри, садовник, который когда-то работал у Марты Стюарт, а теперь – на нее и на Кэролайн, выполняя двойную работу и получая за это зарплату в четыре раза больше. Потом он женился на приемной дочери Лорен, Дори, и обе женщины стали заниматься своими газонами сами.

Лорен сидела на окне, играя с тройной ниткой жемчуга, ее глаза застилали слезы, ее горло сжимал страх.

Она была одна в «большом доме на холме», как называл его Боб из-за того, как он нависал, возвышался (или, скорее, наблюдал) над Нью-Фоллсом, как любил делать Боб, который с мистером Чаном уехал в город, после того как мистер Чан поблагодарил хозяев за теплый прием.

Лорен улыбнулась, поклонилась и сказала: «Было очень приятно принять вас», – скрывая свой секрет у сердца, так глубоко, что даже мистер Чан не мог заподозрить, что что-то не так, так глубоко, что ничего не мог заподозрить и Боб.

Наконец-то они ушли. Лорен сидела и смотрела, как Джеффри упаковал свои грабли и тяпки и тоже уезжает. И теперь она смотрела на спокойную землю и тихое небо и как солнце скользит за горизонт, раскрывая в разные стороны оранжево-розовые лучи.

Лорен сидела в тишине и думала о том, сколько пройдет времени, прежде чем все откроется. Прежде чем кто-нибудь каким-нибудь образом узнает, что еще до Иоланды Винсент Делано спал с ней.

Лорен Халлидей, урожденная Лорен Брайкон, происходила из семьи бостонских-палм-бичских-нантакетских Брайконов. Она родилась в очень зажиточной семье, чье богатство было заложено самим Полем Ревиром и приватизировано ее прапрапрадедом, промышленником и аболиционистом, которому оно было дано за то, что он обладал «духом государственного мужа», пытаясь помочь прекратить изоляцию Бостона.

В роскошном доме на Бэкон-стрит, где она выросла, в поместье в прибрежной части города, где семья зимовала, и в огромном невеселом «коттедже», где они проводили лето, у нее было все.

Лорен была тихой и милой, всегда готовой прийти на помощь. Она ходила в правильные школы, дружила с правильными подругами, носила правильную одежду, улыбалась правильной улыбкой. У нее никогда не было угрей, были прекрасные светлые волосы, длинные и по сей день, которые она связывала сзади красивой лентой. Маленькой девочкой она танцевала и ездила верхом, и ей нравилось помогать людям в больнице, раздавая им книжки, поэтому ее отец гордился ею. В двенадцать лет ее ударила мачта паруса (неужели кузина Грейси и правда не заметила ее?), и вскоре после этого у нее развилась язва, от которой, как говорили врачи, она с возрастом отделается. Но так как этого не произошло, ее посадили на ксанакс, которым она до сих пор баловалась от случая к случаю.

Боб был другом ее отца, членом гарвардского клуба, инвестиционным менеджером в «Фест Нью-Йорк нэшнл», куда он перешел работать из «Нью-Бостон бэнк энд траст», в котором ее отец был вице-президентом.

Лорен вышла за Боба восемнадцать лет назад, когда ей был тридцать один год, а ему сорок девять. Это был ее второй и последний брак. (В первый раз она вышла за сына ловца омаров, который был больше влюблен в ее деньги, чем в нее саму, – как и предсказывал ее отец, к сожалению, слишком поздно; Боб был женат на женщине, которая родила ему семерых детей, а потом ее сбил автобус. «Городской автобус, подумать только, – жаловалась мать Лорен. – Общественный транспорт!») Хотя Грейси повезло меньше и она донашивала одежду Лорен и ее украшения, когда они ей надоедали или выходили из моды, это был первый раз, когда секонд-хэнд достался Лорен. К счастью, к тому времени как они с Бобом поженились, двое его детей уже окончили колледжи и жили своей жизнью, двое учились и только трое «школьного возраста» – девяти, двенадцати и пятнадцати лет – еще нуждались в некоем подобии материнской заботы, которой Лорен непременно окружила бы их, знай она, что это такое.

Но, как и ее отец, Боб был богат, поэтому вместо терпения и объятий Лорен предложила нянь (они оказались слишком взрослыми), потом летние лагеря, затем детских психологов. Когда дети наконец выросли, она испытала огромное облегчение, хотя никогда не говорила об этом вслух.

Дело в том, что Винсент был для нее счастливой случайностью.

Когда Бобу исполнилось шестьдесят пять, вместе с этим возрастом в его жизнь пришла импотенция. С импотенцией пришел страх, потом смущение, потом ярость.

Он был зол, думала Лорен, на время, и на календарь, и на тот факт, что он играл в теннис у стенки и гольф и бегал по пять километров в день, а мать-природа просто указала на него пальцем и сказала: «Все».