Рут Харрис - Любовь сквозь годы

Нат Баум приезжал в Бриарклифф в последующие три недели еще шесть раз. Он учился, пользуясь льготами от Комитета по правам ветеранов, в Колумбии, где проживал на Монингсайд-драйв в четырехкомнатной квартире вместе с другими пятью ветеранами. Хотя Нат официально был записан на бухгалтерские курсы, он скоро понял, что обучение экономике сводится к штудированию скучного учебника, и переключился на изучение психологии, социологии и философии. Если уж дядюшка Сэм намерен платить за него, то лучше заниматься, чувствуя к этому интерес, чем помирать от тоски. Нат признался Эвелин, что не знает еще, как будет зарабатывать на жизнь после окончания учебы.

Он повел Эвелин на выступление Армстронга, затем на группу Джо Мунея. Потом они танцевали в ночном клубе под названием «Занзибар», где он дал ей свой экземпляр книги «Чужой плод» и убедил ее сменить прическу «паж» на «конский хвост». Позже он отдал ей свой старый свитер, который был ей велик и который она носила с короткой узкой юбкой, коротенькими носочками и туфлями с кожаными нашивками. Он подарил Эвелин пластинку «В глубь сердца блюза», уверив ее в том, что это настоящая музыка, и посмеялся над ее привязанностью к старой незамысловатой песенке «Брюки-клеш».

Нат сказал ей, что полон решимости сделать из нее знатока джаза. На их шестой встрече он ей поведал, что больше не встречается с другими девушками.

– Я с ними со всеми распрощался.

– О! – вырвалось у Эвелин. Она перестала видеться с Эрни со времени первого обеда с Натом. Она влюбилась и после всего этого не могла думать об Эрни, его адвокатской степени и юношеских поцелуях, и для нее было естественным, чтобы так же поступал и ее возлюбленный.

– Наверное, уже хватит зря время тратить. Как ты считаешь? – спросил Нат.

Впервые в его голосе звучала некоторая нерешительность. Она никогда еще не видела Ната неуверенным в себе. Он нуждался в ее поддержке, прежде чем сделать следующий решающий шаг. Эвелин кивнула головой, не понимая, как и почему исчез этот властный тон, к которому она уже привыкла.

– Мне бы хотелось, чтобы мы поженились, – сказал Нат. Они сидели в «гудзоне», припаркованном на противоположной стороне от железных ворот, за которыми начиналась территория колледжа. Нат заерзал и закурил сигарету. Эвелин услышала, как он смущенно пробормотал: – Тебе бы хотелось, чтобы мы поженились?

Эвелин не привыкла повелевать. Она не привыкла, чтобы люди искали ее расположения или прислушивались к ее мнению. Она боялась обидеть кого-либо, и поэтому ей хотелось, чтобы серьезные решения принимал за нее кто-то другой.

– Если нет, так нет, – сказал Нат Баум, не понимая, чем вызвано ее молчание.

Боль в его голосе невольно передалась и Эвелин.

– Я хочу. Я люблю тебя, – вырвалось у нее, прежде чем она успела сдержать себя. Она знала, что обычно мужчина признается в любви первым, и только после этого о своих чувствах говорит девушка. Это был один из тех немногих случаев, когда Эвелин отступила от существующих правил.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил он ее уже более ровным голосом.

– Да, – ответила Эвелин и подставила губы для поцелуя, который бы скрепил данный ими обет.

– Потом мы могли бы провести выходные в Нью-Хопе, – сказал Нат. – У меня там друзья, которые бы помогли нам с жильем.

То короткое мгновение, когда он находился в ее власти, было уже позади. Он чмокнул ее в нос. Все было как и прежде.

– Ну, как насчет Нью-Хопа? – спросил Нат.

Он хотел ехать туда в любом случае. Те ласки, которых он добился во время их коротких свиданий, лишь разжигали его. Если она любит его, то, значит, должна ему уступить. Эвелин боялась и одновременно мечтала об этом моменте. Если она согласится и ее родители узнают когда-нибудь об этом, она никогда не посмеет посмотреть им в глаза. С другой стороны, она была уверена, что если откажет сейчас Нату, то больше уже никогда его не увидит. И она, недолго думая, приняла решение.

– Я попрошу Эйми сказать моим родителям, что в выходные я буду с ней. – Эвелин была уверена, что Эйми не откажет. Они с Эйми жили в одной комнате, и Эвелин часто приходилось обманывать жениха подружки, когда он звонил, а Эйми проводила время с водителем лимузина.

– Ладно, ты договаривайся с Эйми, а я заеду за тобой в пятницу где-то около четырех.

Было уже почти десять вечера, и Эвелин спохватилась, что пора возвращаться в колледж. Нат подвез ее к самым воротам и поцеловал в раскрытые губы на виду у ночного сторожа, который уже в тысячный раз наблюдал подобные сцены. Сторожу было наплевать на влюбленных, лишь бы они поторапливались и он мог бы спокойно закрыть двери и пойти куда-нибудь перекусить.

– В пятницу, – сказал Нат, когда сторож кашлянул во второй раз, – мы встречаемся там же, где и расстаемся.

Оба они знали, что это означает.

Знал об этом и сторож.

Секс был чем-то неизведанным для Эвелин.

Когда в 1939 году ей исполнилось тринадцать и у нее начались менструации, мать дала ей тонкую голубую книгу, которая называлась «Строго конфиденциально» и которая, по словам матери, должна была ей кое-что объяснить. Но она не объяснила совершенно ничего.

В книге приводились аккуратно вычерченные и размеченные мужские и женские органы деторождения. Они не имели ничего общего с тем, что Эвелин видела на самом деле.

Скобкообразный член, обрамленный двумя овалами, называемыми яичками, нисколько не был похож ни на член девятилетнего Эрни, ни на член ее отца, который Эвелин видела всего один раз, когда зашла в родительскую спальню без стука. Отец в тот момент был голый и как раз надевал трусы. Он закричал на Эвелин, чтобы она немедленно вышла, но все равно та успела увидеть его болтающийся и качающийся во все стороны при движении член. Темные окаймляющие его волосы закрывали яички, на существовании которых так настаивала книга. Эвелин пририсовала к схеме волосы, чтобы привести рисунок в соответствие с тем, что она наблюдала в действительности. Но сколько бы она их ни стирала и ни рисовала вновь, член в книге был все такой же скобкообразный, а яички так же выдавались вперед. Эвелин не знала, чему верить: или лгала книга, или ее обманывали глаза.

С женскими гениталиями дело обстояло еще хуже. Губы, вульва и девственная плева повергли ее в страшное замешательство. Мужской член по крайней мере можно было свободно рассмотреть, и Эвелин в любом случае могла бы найти объяснение расхождениям между рисунком и действительностью, представив себе, что или она, или книга ошибались. Но ведь губы, вульву и плеву нельзя было рассмотреть. И как Эвелин ни нагибала свою голову, кроме очертаний щели, покрытой волосиками, она ничего не увидела.