Райдо Витич - Банальная история

— У вас все хорошо? — спросила ласково, но настойчиво. Алеша получил историю болезни, уличающую меня во лжи, а я окончательно забыла, что умею разговаривать, и лишь кивнула в ответ на вопрос.

Видимо первое, что бросилось Алеше в глаза — срок беременности, что поставила мне Лазаренко. Он посмотрел на меня, и я подумала, что сейчас он заплачет. Но он вновь принялся изучать медицинский документ, нервно кружа меж окном и кабинетом, и то и дело бросал полные безумной тоски взгляды на меня, на Тамару и Татьяну Леонидовну, в окно. И, наконец, прекратил хождение, застыл перед Лазаренко и тряхнул перед ее носом историей:

— Что это?

Я зажмурилась — голос Алеши был полон нарастающего гнева. В таком состоянии он может легко сровнять не только женщину, но и само здание больницы с землей. Но другие видимо не были осведомлены об этой особенности шефа, и оттого не сбежали, не промолчали.

— История болезни… — принялась пояснять Лазаренко и смолкла, оглушенная Алешиным криком, потрясенная его реакцией и манерами. Он же кричал ей в лицо, потрясая в воздухе исписанные листы:

— Это квитанция за гроб!!! Путевка на тот свет!! Вы не гинеколог, вы патологоанатом!!! Да вас и в автоклав допускать нельзя!!..

И смолк, сорвав голос. Зажмурился и откинул ненужные бумажки. Они спланировали в кабинет.

С минуту стояла тишина. Я боялась смотреть на брата, он — на меня. Остальные просто онемели от потрясения. Первой пришла в себя Лазаренко и попыталась объясниться, узнать, за что, собственно, на нее кричат и оскорбляют?

— Алексей Дмитриевич, я не понимаю…

— Молчать!! — рявкнул Алексей и пояснил чуть тише, видя, что женщина готова расплакаться от несправедливого, по ее мнению, отношения к ней, как к человеку и специалисту. — Аня…больна. Болезнь Верльгофа. Вы понимаете, что могло случиться?…Может… на таком сроке… Господи!

— Алеша, она ничего не знала, — попыталась я вступиться, вспомнив, что умею говорить. Он застонал и потер ладонью лоб. Принялся отдавать распоряжения:

— Тамара, срочно свяжись с центром гематологии и центром переливания крови. Закажи плазму и кровь, много, очень много. Срочно. Пусть немедленно пришлют. Немедленно!!

Тамара мгновенно сорвалась с места и побежала исполнять.

— Костя, — позвал Алеша мужчину, что стоял у стены:

— Найди Кулагина и свяжись с Яцким. Кто сегодня дежурит из анестезиологов?

— Все на месте, Алексей Дмитриевич.

— Тогда зови Косторенко, пусть готовит аппаратуру.

— Хорошо.

— А вы… — Алексей с ненавистью воззрился на Лазаренко. — Уйдите. Не попадайте мне на глаза, чтобы даже вашей тени в больнице не осталось!!

Женщина испуганно шагнула в кабинет и хлопнула дверью. Коридор опустел, и я решила вступиться за доктора, объяснить брату, что ее вины нет.

— Алеша, ты не прав…

— Кто? — тихо спросил он, опускаясь рядом со мной. И я по глазам поняла, что объяснять бесполезно — Алеша не адекватен, ему было все равно, кто виноват, кто прав. Он был глух и слеп. Страх потерять меня, затмил рассудок и управлял Алешей, диктовал свои правила общения и действий.

— Алеша, я понимаю, я виновата, но не нужно так переживать, ничего страшного не происходит. Да, я солгала, утаила от вас… — я попыталась хотя бы успокоить его, взяла за руку, принялась гладить ее, заглядывая в молящие, вопящие от ужаса и отчаянья глаза брата

— Кто? — прохрипел он опять. — Сергей?

И застонал, схватил меня, сжал в объятьях:

— Анька, Анечка, милая моя, родная, что ж ты наделала? Что же ты сотворила с собой? Девочка моя, любимая….

Жалкий, жалобный тон сразил мою стойкость, и слезы хлынули наружу:

— Прости меня, Алешенька, прости, пожалуйста! — молила я, обнимая его, как в детстве, когда устраивала какую-нибудь каверзу или учиняла драку во дворе и очень боялась наказания, и пряталась от него в объятьях старшего брата, заранее зная, что он не предаст, не отдаст на поругание, прикроет, простит и поможет. Ничего не изменилось с тех пор, разве что поступки стали более продуманными, и оттого значительно более катастрофичными в последствиях и для меня, и для братьев.

— Ничего, ничего, Анечка, мы справимся, — уверял меня Алеша и гладил по голове, и боялся выпустить из рук, и открыть свое лицо, наверняка с остатками влаги на щеках.

— Господи, как же я люблю тебя! Господи, прости меня! — молила я, захлебываясь слезами и раскаиваясь и в том, что не совершала так истово, как еще ни разу не просила, не желала. Не молила.

Алеша подхватил меня на руки и понес, уговаривая на ходу:

— Не плачь, все хорошо, все будет хорошо. Я рядом, Анечка. Ну, перестань, маленькая. В наркоз со слезами — не стоит. Потом поговорим, обсудим, сейчас, главное, успокоиться. У тебя как состояние? Голова не кружиться? Живот не болит? Дискомфорт есть?

Я мотала головой, боясь признаться, что все перечисленное присутствует и расцветает и ширится. Алеша и так напуган. Я довела его до истерики, до нервного срыва и возможно седых волос. Хватит с него волнений. Тем более, все равно скоро все решиться. Пять или десять минут, значительной роли не играют. В конце концов, я не на трассе в ста километрах от ближайшего населенного пункта, а в больнице с хорошим оснащением и полным набором медикаментов на случай экстренной помощи, да и любой другой.

Алеша принес меня в процедурный кабинет, усадил на кушетку, поцеловал и вновь заверил, словно гипнотизер, пристально заглядывая глаза:

— Все будет хорошо, Анечка, верь мне. Посиди, я скоро вернусь. Не боишься? Побудешь одна?

— Конечно.

— Ну и хорошо, маленькая, вот и замечательно, милая моя…

Он явно не хотел уходить и все же ушел, кинув на ходу кому-то в коридоре:

— Нина, измерь давление! Быстро! И кровь cito!

Я с тоской посмотрела Алеше в спину и тяжело вздохнула: может, все же стоило сказать ему, что мне не очень хорошо?

Пухленькая, миловидная блондинка в хирургическом костюме смерила мне давление и озабоченно нахмурилась:

— Низковато.

— Да нет, для меня нормальное, — заверила я ее, успокаиваясь сама — если давление нормальное, значит опасности нет.

Женщина кивнула, сгребла одноразовые шприцы и какие-то ампулы и вышла, а я осталась один на один с наплывающей дурнотой и вялой расслабленностью, что обычно наваливается на меня, как в периоды приступов, так и после значительных психических потрясений. Сейчас четко обозначить причину я не могла. Хватало симптомов, говорящих и за то, и за другое. Но не было сил додумать, мысли плавали, вязли и разбредались в разные стороны. Я прислонилась спиной к стене, и от этого незначительного движения почувствовала, как из меня полилась кровь.

Я вцепилась руками в край кушетки и закусила губу: звать на помощь? И так все бегают и суетятся из-за меня, смысл торопить? Да и смогу ли докричаться — дверь закрыта, за ней тишина. Или я оглохла? Сердце заколотилось и вдруг остановилось, и вновь забилось, и снова остановилось. И каждый толчок — капля жизни вон, каждая остановка — призрачный шанс что-то сделать, недолгая передышка для того, чтобы подвести итог.