Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая

Десять миллионов долларов. Такую сумму даже трудно вообразить. У мамы не останется ни цента, если она заплатит эти деньги. Чувство вины, как гигантская ворона, распростерло над Иден свои крылья. Всю жизнь она доставляла маме одни только неприятности. А сколько страданий она ей причинила! Уже столько лет их отношения черт знает на что похожи!

Внезапная тупая боль в желудке заставила Иден скорчиться. Испытывая страшные муки, она схватилась за живот. Боль усилилась. Судорожно пытаясь сделать вдох, Иден уткнулась головой в колени. Может быть, снова начиналась ломка?

Ее желание уколоться вдруг стало совершенно непреодолимым. Уже несколько часов, а может, дней ей успешно удавалось справляться с ним. И вот теперь каждый ее нерв превратился в разверстый рот, алчущий героина. Тело Иден вытянулось в струнку, словно у нее одновременно свело все мышцы, физическая боль переросла во всеобщую агонию, охватившую все ее существо.

Господи, как ей хотелось сейчас ввести себе дозу! Она жаждала этого с одержимостью потерявшего рассудок человека.

Она была крохотным, тускло мерцающим огоньком в безбрежном океане непроглядной пустоты. Эта вселенская пустота подавляла ее, звенела вокруг, как бесконечность одиночества и вины. Ее собственные желания уже ничего не значили. Ее душа обнажилась. Стала беззащитной.

Ей хотелось спрятаться, забыться в наркотическом дурмане. Хотелось ощутить себя в теплых, ласкающих, любящих объятиях, способных отвести от нее боль и защитить от тоски одиночества и страха смерти. Ей хотелось снова испытать блаженство наслаждений и безмятежность парения в ослепительной белизне героинового кайфа.

Подобно изгнаннице из рая, она закрыла ладонями лицо и так отчаянно, так надрывно зарыдала, словно у нее вот-вот разорвется сердце.

Немного погодя она взглянула на стоящий рядом с кроватью поднос. Кувшин был доверху полон воды. Иден вдруг почувствовала, что не может больше выносить свою собственную грязь. Она заставила себя подняться, неловко стянула джинсы и трусики и через голову сняла футболку.

Браслеты наручников, сковавших ее запястья, были соединены длинной цепью, продетой через железную раму кровати, так что Иден пришлось оставить свою футболку висящей на этой цепи. Раздевшись наконец, она села на краешек кровати, подняла с пола кувшин и зачерпнула полную пригоршню воды.

Сначала она сполоснула лицо, потом подмылась. Господи, ну хоть бы кусочек мыла! От холодной воды у нее по телу побежали мурашки. Под бледной, покрытой пупырышками кожей проступали тонкие кости. Словно чьи-то живые мощи. Мокрой рукой она протерла живот, груди, подмышки, шею… Почувствовала себя свежее и чище.

Затем вытерлась измятой простыней и в оставшейся воде простирнула трусики. Не Бог весть какой туалет, но ей сразу стало гораздо лучше.

Встряхнув простыню, она повесила ее на спинку кровати сушиться, после чего надела футболку и влажные трусики. Ей не хотелось, чтобы ее тюремщик застал ее голой. Однако джинсы пока надевать не стала, решив прежде немного просохнуть.

Всегда тепловатый воздух ее крохотной каморки теперь казался прохладным. Утомленная этой простой процедурой, она без сил откинулась на спину, чувствуя, как постепенно расслабляется тело. Все то время, что она принимала наркотики, Иден почти не видела снов. Только когда она вводила себе очередную дозу героина, ей что-то грезилось, сами же сны были черными и мрачными как могила. Но здесь, в этом душном подвале, ей снова стали сниться сны, причем настолько яркие и реалистичные, что порой пугали ее.

Что только ей ни снилось! Преследующие ее чудовища. Картины из далекого детства, надолго оставлявшие в душе сладкий осадок. Иногда сны были совершенно лишены всякого смысла и, как только она просыпалась, сразу забывались.

Вот и сейчас, едва Иден уснула, ей стал сниться сон. Сначала он был довольно странный: она видела женщину, которая – она это знала – была ее бабушкой, хотя со своей бабушкой она не только ни разу не встречалась, но даже не держала в руках ее фотографию. То, что она видела, был образ, родившийся в ее воображении на основе давным-давно услышанных от матери рассказов. Иден снились мягкие, добрые глаза и черные волосы, она слышала тихий, спокойный голос, говорящий по-испански.

Потом ей приснился конь, которого когда-то купила для нее мать. Она скакала по кругу в лучах горячего средиземноморского солнца. Одно за другим она безукоризненно брала препятствия, паря над ними подобно птице. Вот она спрыгивает с коня и бросается в распростертые объятия матери. Взгляд темных глаз мамы теплый и ласковый. Иден прижимается к ней, и сразу становится совсем юной, и растворяется в безбрежном море материнской любви, которую она отвергла много лет назад.

И вдруг сон меняется.

Она дома. Но происходит что-то ужасное.

Она закована в цепи, тяжелые, холодные, не позволяющие ей пошевелить ни рукой, ни ногой.

Мама и папа находятся рядом. Но они не видят ее. И не слышат, что она зовет их.

Они ссорятся. Лицо мамы бледное и напряженное и Иден знает, что между родителями происходит один из самых ужасных скандалов. Папа выкрикивает страшные, отвратительные слова. Слова про маму.

Иден хочет заткнуть уши, но цепи крепко держат ее руки.

Наконец папа замечает ее и подходит. Она видит, что у него между ног устрашающе торчит вставший член.

Но не это заставляет ее закричать. А то, что он говорит. Губы его шевелятся, и с них слетают омерзительные слова. Бессмысленные, бредовые, злые. От них начинают рушиться стены и потолок. И ей некуда спрятаться. И дом разваливается.

Иден кричит, стараясь заглушить слова отца, чтобы остановить разрушение дома и не дать его обломкам задавить их всех. Она точно знает, что, если сможет перекричать папу они спасутся, и кричит изо всех сил так, что в груди становится нестерпимо больно и уши закладывает от этого крика…

Иден проснулась вся в холодном поту, сидящей на железной кровати. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

– Я что, кричала? – задыхаясь, задала она неизвестно к кому обращенный вопрос.

Увы, цепи были настоящие. Но серые стены не рухнули. Потрясенная, под впечатлением от только что увиденного кошмара, она обессиленно повалилась на бок и уткнулась лицом в подушку.

Санта-Барбара

Доминик ван Бюрен в одиночестве сидел возле бассейна. Слуга принес ему телефон. Он взял трубку.

– Алло?

– Доминик, это Мерседес.

– Мерседес? – Он положил обе ноги на стоящий рядом стул и уставился на свои мокасины из белой кожи. – Привет. Как дела? Что-нибудь новенькое про Иден?

– А тебя это волнует? – Он услышал в ее голосе нотки горечи и чуть заметно улыбнулся. – За целую неделю ты даже ни разу не потрудился позвонить.