Анна Берсенева - Рената Флори

Рената никогда не слышала о такой книге, да и об авторе этом не слышала тоже.

– Нет, к сожалению, – ответила она.

– Я могу вам дать, – предложила Ирина. – В самом деле очень интересно. Даже удивительно, почему я раньше за нее не взялась, мне ведь ее Алеша еще год назад из Лондона привез.

– Так она на английском! – сказала Рената. – Тогда я не смогу прочитать, наверное. Я английский плохо знаю. В институте нас иностранным языкам почти ведь не учили. Вы моложе и не помните – в те времена это без надобности было, все равно дальше Эстонии почти никто не ездил. Конечно, потом, когда литература западная появилась, я сама, насколько могла, английский подучила. Но в основном то, что по работе нужно было – медицинскую лексику. А что, Алексей Андреевич в Лондоне живет? – спросила она без паузы.

Рената и сама не знала, почему спросила об этом. После того рождественского вечера Дежнев ни разу не приехал в «Москву», и она уже успела его забыть. Так просто, наверное, спросила – к слову пришлось.

– Я тоже сама английский выучила, – сказала Ирина. – В школе он у меня был, конечно, но в школе я занималась всеми предметами довольно поверхностно. А потом Алеша начал привозить мне из Лондона книги, и я сама не заметила, как заинтересовалась и выучила язык. Это вообще в его манере, вот так вот воспитывать.

– Как – вот так вот? – спросила Рената.

Опять-таки непонятно, зачем спросила.

– По видимости незаметно, но по сути настоятельно, – сказала Ирина.

На первый Ренатин вопрос – о том, где живет ее брат, – она так и не ответила. Она вообще часто оставляла без ответа какие-нибудь вопросы или прекращала говорить на какие-нибудь темы, если они казались ей неважными.

Агния Львовна принесла на веранду поднос, уставленный многочисленными вазочками и плетеными сухарницами. В вазочках были разные сорта варенья, а в сухарницах – печенья. Сладости водились в ее доме постоянно, в больших количествах, и всегда предлагались гостям. Ренату удивляло только одно: почему при таком ненавязчивом гостеприимстве и хлебосольности Агния Львовна не сделалась заправской стряпухой – ее собственные кулинарные умения в самом деле ограничивались маковыми коржиками.

Она давно собиралась спросить ее об этом и вот сейчас наконец спросила.

– Ничего удивительного, – пожала плечами Агния Львовна. – Я же всю жизнь была критикесса, богемная дама и в душе считала все эти киндер-кюхен-кирхе мещанскими глупостями. А сейчас уже поздно что-то менять. И если нет киндеров, то стоит ли особенно увлекаться кюхеном? Дамы, на старости лет свихнувшиеся на обустройстве своего одинокого быта, всегда казались мне идиотками. Моя Катя, домработница, печет вполне приличные пироги, а варенье можно купить в Юрцове чуть не в каждом доме. Там, где водки поменьше пьют, конечно. Так что вы правы, что решились родить, Рената, – неожиданно заключила она. – Когда, кстати? Ваш живот уже выглядит угрожающе, по-моему. И вообще вы сегодня какая-то изможденная.

– Да нет, пока еще ничего живот мой выглядит, – улыбнулась Рената. – И срок у меня через пять недель только.

– Ну, вам лучше знать, – кивнула Агния Львовна. – Садитесь к столу. Обе Гали собирались сегодня зайти, Белозерская и Венедиктова. Но ждать мы их не будем, а то самовар перестоит.

Растопка самовара была отдельным и очень приятным ритуалом. За время жизни в «Москве» он успел так понравиться Ренате, что ей уже не верилось даже: неужели раньше, да что там раньше, всю свою жизнь она прожила без этого? И жаль было, что вскоре снова придется забыть этот милый дачный обычай.

Обычаи здешнего хлебосольства вообще были глубоки и разнообразны. По утрам, например, к Агнии Львовне заходили пить кофе со сливками, которые специально для этого собирались накануне вечером с крынки деревенского молока в фарфоровый сливочник. Рената только здесь узнала, что вкус кофе с настоящими сливками совершенно отличается от вкуса кофе с магазинным молоком.

К обеду гостям подавалась темно-розовая домашняя настойка на смородиновых почках, и от одной ее рюмочки по всему телу растекалась ровно та порция тепла, которая была необходима для хорошего настроения.

И другие были милые обычаи, к которым она успела привыкнуть.

Срок родов в самом деле был еще не скоро, но, наверное, Агния Львовна была права в своей наблюдательности: сегодня Рената действительно чувствовала себя неважно. Правда, ребенок был активен, толкался и вертелся в животе, так что видимого основания для волнений не было. Но поторопиться в город все же следовало, и Рената решила, что поедет не позже как послезавтра. И уже завтра надо было позвонить Виталию Витальевичу – тот взял с нее слово, что она обратится к нему сразу, как только решит уехать из «Москвы» в Москву, и он сразу же пришлет за ней Леню.

– Да, Алеша в Лондоне, – сказала Ирина, когда они расселись за столом. – Он уехал сразу после Рождества и вот только теперь возвращается.

Иногда она отвечала на вопросы несколько позже, чем они задавались; Рената уже привыкла и к этой ее необычной манере.

– Ему бы и совсем уже в Лондон пора перебраться, – заметила Агния Львовна. – Что это за жизнь на два дома?

– Не знаю, – ответила Ирина. – Мне кажется, он привык. В конце концов, он всю жизнь так живет. То есть не всю свою жизнь, конечно, в детстве он так не жил. Но ведь его детство давно закончилось.

– Безусловно, – усмехнулась Агния Львовна.

– Ну вот, – не заметив ее усмешки, продолжала Ирина, – а большую часть остальной своей жизни он уже прожил иначе. Так что ему поздно что-то менять. Да он уже и не хочет, наверное.

– Пей чай, Иринка, – сказала Агния Львовна. – Не задумывайся.

– А откуда вы это знаете? – улыбнулась Ирина.

– Что я знаю?

– Именно так маме когда-то сказал врач. Когда она… очень за меня беспокоилась. Беспокоилась и поэтому пригласила ко мне врача. Невропатолога, может быть, или не знаю какого еще. И врач сказал маме: вашей дочери нельзя задумываться. Смешно, правда? – Ирина снова улыбнулась. – Как же можно жить, если не задумываться?

«Да вот так, как ты живешь, – подумала Рената. – На границе болезни. Что же с тобой случилось, из-за чего ты такая?»

Впрочем, больше, чем Иринино, ее беспокоило сейчас собственное здоровье. Она не понимала, откуда вдруг взялось это беспокойство и когда оно вообще появилось. По времени оно совпало со словами Ирины о том, что детство ее брата закончилось; это Рената почему-то запомнила. Но, по сути, оно никак не могло быть, конечно, связано с теми словами.

Тревога, неизвестно отчего проснувшаяся в ней, мгновенно пробудила и то физиологическое ощущение, которое в сфере человеческих отношений, наверное, называлось эгоизмом. Разбираться в этом Ренате сейчас не хотелось, она понимала только, что ей вдруг стали безразличны и неотмирная Ирина, и гостеприимная Агния Львовна.