Кэти Хикман - Гарем

— Конечно пойдем. Я знаю одно уютное местечко.

Она повела его к своему любимому кафе на Истиклал-каддеси. На улице уже стемнело и до того похолодало, что ей казалось, она чувствует в воздухе запах снега. Теперь она шла чуть впереди Мариуса, так они миновали магазин музыкальных инструментов и расположенный за ним двор текке [75] Обитель дервишей, напоминающая, но не являющаяся монастырем, как и дервишей нельзя назвать монахами в привычном смысле этого слова. дервишей; надгробные камни в нем, напоминающие своим силуэтом чалму, светились отраженным лунным светом.

— Где мы вообще-то находимся? — поинтересовался Мариус, следуя за ней по узким улицам.

— Сейчас в той части Стамбула, которая носит название Бейолу. Раньше этот район назывался Пера, здесь обитали преимущественно иностранцы.

Она чуть сократила путь, пройдя сквозным пассажем, выходившим на небольшую площадь, где любили посиживать старики, играя в нарды и распивая чаи в тусклом свете уличных фонарей, уцелевших еще с тридцатых годов. Увидев Элизабет, они подняли головы, Мариус встревоженно замедлил шаги.

— Ты уверена, что тут вполне безопасно?

— Безопасно?

Элизабет рассмеялась и обернулась к нему. Виной ли тому ее разыгравшееся воображение или он действительно выглядит как-то по-другому? Словно стал поменьше ростом, незначительнее видом, манеры его лишились прежней уверенности.

— Думаю, это зависит от того, что именно ты называешь безопасностью.

В кафе было тепло, медные лампы делали его похожим на какую-нибудь из венских кофеен, а стены украшали панели из махагонового дерева и стекла. Подошедшую официантку Элизабет попросила принести чаю и пирожных; когда же та удалилась, она взглянула на Мариуса и поймала его внимательный взгляд.

— Ты сильно изменилась, — помолчав, произнес он не воркующим, как обычно, тоном, а скорее задумчивым. — Но, Элизабет, выглядишь ты просто классно. Честное слово, на самом деле классно.

У нее вдруг возникло чувство, что он видит ее в первый раз в жизни.

— Спасибо, — просто ответила она.

— Не за что. Я и вправду так думаю.

Последовало молчание. Прежде она всегда спешила взломать неловкую тишину между ними, но сейчас девушка спокойно ждала, когда первым заговорит ее спутник.

— Ты не отвечала на мои сообщения, — произнес Мариус.

— Да. Не отвечала.

Снова молчание. Рассеянным жестом он потянул со стола чайную ложечку и принялся бесцельно постукивать ею по ладони.

«Нет, этого не может быть! Чтобы Мариус нервничал, такого просто не бывало», — в смятении подумала девушка.

— Я скучал без тебя, крошка.

— Правда?

«Неужели скучал? Судя по тому, как он произнес эти слова, можно подумать, он не врет».

— Правда.

«До чего же странно, — удивилась она про себя. — До чего странно сидеть здесь с Мариусом».

Разговор, который они вели между собой, не трогал ее, и теперь, когда волнение первых мгновений встречи прошло, она обнаружила, что может смотреть на Мариуса совершенно хладнокровно. Приятные черты лица, незначительная щетина. Смазливая внешность ярмарочного гуляки.

— С чего это, Мариус? А как поживает та, другая девушка, блондинка, с которой я видела тебя?

Но даже это жгучее воспоминание не имело больше власти над ней.

— А, та… Она для меня ровно ничего не значила.

— Думаю, что это не совсем так. — Поднося к губам стаканчик чаю, Элизабет взглянула на свою руку, она не дрожала. Хорошо. — Но все-таки зачем ты сюда приехал? — Девушка изумилась собственному вопросу.

— Приехал для того, что забрать тебя и увезти с собой.

«Он забавляется твоим сердцем».

Опять эти слова. Сейчас она услышала их совершенно отчетливо и оглянулась, почти ожидая увидеть рядом кого-то, кто их произнес. Откуда-то же они явились. Тогда, в Оксфорде, она подумала, что произнесла их Эва, сегодня решила, что так сказала ей Хаддба. Но рядом никого не было.

Оглянувшись, Элизабет встретила взгляд незнакомой молодой женщины, ее длинные темные волосы струились по плечам, синее пальто было небрежно брошено на соседний стул. На мгновение она даже опешила от безмятежности выражения лица незнакомки, но тут же со смятением поняла, что это ее собственное отражение смотрит на нее из зеркала.

— Не понимаю, что тут смешного, — заговорил Мариус. — Я сказал, что намерен увезти тебя домой. — Он повторил свои слова, словно не верил, что она расслышала их.

— Ты так говоришь, будто собираешься спасти меня.

— Можешь назвать это так. — Он выглядел чуть озадаченным. — Но я все равно не понимаю, как это может показаться смешным.

— Извини. — Она промокнула ставшие мокрыми от смеха глаза. — Ты прав, это действительно ни капли не смешно. Скорее даже грустно.

До ее слуха донеслось жужжание мобильного телефона. Она быстро опустила руку в сумочку, достала его, взглянула на экран и, не сказав ни слова, сунула обратно.

Опять недолгое молчание.

— Ты встретила здесь кого-то, — наконец прервал его Мариус.

Она взглянула на него и вдруг ощутила странное головокружительное чувство, ей показалось, что она падает, падает стремглав, но не вниз, а куда-то вверх.

— Да, действительно я встретила кого-то, можешь назвать это так. Но дело вовсе не в том.

— Не в том?

— Я не поэтому не хочу возвращаться с тобой обратно в Англию.

Она встала, наклонилась и небрежно поцеловала его в щеку. Он молча смотрел, как она забирает со стула пальто и сумку.

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, Элизабет, — окликнул он ее, когда она была уже у двери. — Ты чувствуешь себя в безопасности?

— В безопасности? — Она застыла на месте и обернулась к нему. — Я испытываю гораздо более отрадное чувство. Я чувствую себя свободной.

Стамбул, утром 5 сентября 1599 года

Сообща напрягая слабые силы, обе старухи — Туса и Тата — старались дать Селии возможность выплакаться. Вдвоем они утащили ее из дворика, где их мог видеть каждый, в купальню, усадили позади одной из мраморных скамей и загородили от глаз других прислужниц или кого-либо из распорядительниц, то и дело проходивших двориком по своим делам. Они ничего не говорили, ни о чем не спрашивали, только время от времени успокаивающе поглаживали девушку по голове да тихонько цокали языком, словно подбадривая.

Наконец слезы иссякли. Селия обнаружила, что сидит на полу между двумя скамьями, а старухи обтирают с ее лица слезы и прижимают мокрую тряпицу к опухшим глазам. Постепенно приходило успокоение, но вместе с ним на нее наваливалось такое всепоглощающее чувство усталости, что ей казалось, она могла бы сейчас упасть на одну из этих скамей и сразу заснуть.

— Я больше не могу здесь оставаться, — напомнила она скорей себе, чем старым прислужницам.