Галина Гордиенко - Столичная штучка

«Хорошо, что Анатолий Федорович в свою комнату не унес, а то бы до самого обеда не увидела. Или… он специально оставил? Для меня? Если закончил…»

Вдруг вспомнилось, что вчера она так и не взглянула на полотно. А когда уезжала, Анатолий Федорович еще колдовал над ее портретом.

Сердце от волнения замерло, щеки залил горячий румянец: неужели… Рита со всех ног бросилась к мольберту и потрясенно ахнула: готово!

«Боже, какая я красавица, – благоговейно подумала Рита, прижимая прохладные пальцы к горящему лицу. – Ленка Сахарова с ума сойдет от зависти…»

Картина показалась ей прелестной. Залитый ярким полуденным солнцем сад. Виноград, оплетающий старую беседку. Он еще не поспел, кисти совсем зеленые; прозрачные ягоды просвечиваются солнцем насквозь. В беседке – очаровательная девушка, белокурая, стройная; длинные ножки скрещены, пальцы изящных рук теребят узорчатые виноградные листья…

И как одета!

Серьги отлично прописаны, камень на кулоне бросает яркие блики на ее грудь, а само лицо почти в тени. И глаза – пронзительно зеленые, даже изумруды как-то проигрывают, если присмотреться.

Рита осторожно коснулась пальцем маминой серьги, потом вынула ее из уха и сравнила с нарисованной. Изумленно покачала головой: настоящая казалась менее… значительной, что ли?

На том камешке, на портрете, грани играли, вбирая в себя солнечный цвет, и щедро возвращали его в виде разнотонных бликов на Ритиной шее. А настоящий изумруд казался немного тусклым. И скучным. Темным каким-то. Может, не то освещение?

Очарованная Рита стояла перед своим портретом и не могла отвести от него взгляда. Неожиданно лицо ее дрогнуло: что-то девушку зацепило.

Чем дольше Рита всматривалась в картину, тем больше ей становилось не по себе. Нет, ничего не изменилось! Волшебство полотна оставалось прежним, но…

Рита озабоченно сдвинула брови: или тень падала на ее лицо так неудачно? Почему-то собственные глаза, такие яркие, такого насыщенного зеленого цвета вдруг смутили Риту своей жесткостью.

Что-то в них было… неприятное. Будто красивую девушку там, на полотне, не интересовал никто кроме себя. И уголки губ странно приподняты, словно Рита едва сдерживала торжествующую улыбку.

Рита судорожно сглотнула: «Наверное, это когда Анатолий Федорович спросил меня – что происходит с Лесей. И почему перестал заходить Даня. Неужели… неужели он все понял по моему лицу?!»

Девушка стояла перед мольбертом, не в силах уйти. Картина притягивала ее, сердце билось все быстрее, ладони повлажнели, вдруг заболела голова. Почему-то сейчас Рите казалось, что девушка на портрете выглядит просто смешно. Нет, красота оставалась при ней, но…

Глупо надевать модельные туфельки на высоченных шпильках, сидя в собственной саду в уютной беседке с щелястым, некрашеным полом! И цеплять на себя драгоценности с утра пораньше тоже глупо. Вон как оттягивает мочку уха тяжелая мамина серьга.

Рита больно прикусила губу: «А ведь мама говорила, что этот комплект можно надевать лишь на вечеринку, он не дневной, и уж никак не на все время…»

Поза, еще вчера казавшаяся Рите очень изысканной, почему-то сейчас смотрелась нарочитой, надуманной, в ней не чувствовалось естественности. Она вызывала раздражение! И усмешку, что еще хуже.

Специально вытянутые, скрещенные ноги, выставляющие напоказ босоножки. Гордо выпрямленная спина и высокомерный поворот головы…

«Неужели я ТАКАЯ?»

Рита вошла в беседку и села, откинувшись на решетку. Сглатывала злые слезы и думала: «Сейчас я сижу так, как сидела бы не на зрителя – удобно. И ноги держу под скамьей, и спиной опираюсь на стенку беседки, и руки положила не так… Это нечестно! Анатолий Федорович должен был сказать мне… – Рита горько усмехнулась и признала: – Я бы все равно поступила по-своему. А Леська там, в тети Шуриной спальне… она осталась собой!»

Рита зажмурилась от обиды. Потом размазала по лицу слезы и сняла с себя мамины серьги. Зажала их в кулаке, подошла к картине и немного удивленно подумала: «Если не всматриваться, то все нормально. Просто ОЧЕНЬ красивая девушка в саду. – Она судорожно вздохнула. – Не всматриваться! Как глупо».

Богдан качался в гамаке и бездумно смотрел в небо. Наступал вечер, и оно уже не смотрелось белесым. Бездонно-голубое, с налетом высоких перистых облаков, подкрашенных падающим к горизонту солнцем. И никаких оттенков красного! Только разнотонное золото.

«День завтра будет безветренным, – равнодушно отметил Богдан. – Повезло курортникам, почти месяц жара держится…»

В доме зазвонил телефон, и Богдан угрюмо хмыкнул: наверняка Марго. Зря старается. Он предупредил домашних, что его ни для кого нет дома. «Сплин-с!»

Машке с Дашкой новое слово очень понравилось. Они теперь без конца склоняли его. Одна звала другую играть, и та отговаривалась сплином. Мол, жизнь не мила, какие игры?

Богдан невольно улыбнулся, слушая уверенный Машкин голос. Младшая сестра уверяла Марго, что брата до вечера не будет, он ушел к друзьям. И вернется поздно, они уже все спать лягут, он заранее маму предупредил.

«Врушка, – снисходительно подумал он. – Сам бы поверил, что сейчас у Витька, если б в гамаке не валялся. Впрочем, все девчонки такие. Вот Леська…»

Богдан стиснул зубы и с трудом переключился на предстоящий поход в Старый Крым. Юноша все-таки решился пойти с ребятами, иначе он тут свихнется до осени. Дома все время болтали о Лесе, особенно девчонки.

Богдан явно сглазил. Его дернули за подол футболки, и Даша прозвенела прямо над ухом:

– Мы сегодня пойдем к Лесе?

– Нет, – раздраженно бросил Богдан и закрыл глаза.

– У него сплин, забыла? – ехидно пропела Машка. – Данька как о Леське услышит, так сразу и сплин!

– А-а-а, – понимающе протянула Даша.

Она вскарабкалась старшему брату под бочок и пощекотала пальчиком возле уха. Богдан засмеялся. Даша воскликнула:

– А на день рождения дедушки пойдешь? Леся всех приглашала!

Богдан почувствовал, что Машка устроилась с другой стороны. Младшая сестра взволнованно сопела, ожидая ответа.

Богдан сонно пробормотал:

– Ну да, конечно, уже ищу парадные туфли. Я при галстуке, Леська в своем белом платье, ангел невинный…

– Каком белом платье? – удивилась Даша. – Его же больше нет. – И добавила обиженно: – Его Ритка испортила.

– Ага, – подхватила Маша. – «Столичная штучка» на нем целое блюдце с шелковицей растерла!

– Она же нечаянно, – заступилась справедливая Даша. – Она и свои шорты с топиком выбросила. Красивые.

Маша смягчилась и неохотно пробормотала:

– Да ладно. Раз уж она Лесе свое платье отдала на вечер.

– Хотела насовсем, – уточнила Даша.