Анатолий Тосс - За пределами любви

У них вообще так, у этих крепкомозглых швейцарцев: если ты сама не засмеялась – они не въезжают, все принимают всерьез. Но вот если засмеялась, отмашку дала, значит, это шутка и им тоже надо реагировать. Вот так у них все под контролем. «Орднунг», одним словом, хоть и местный, швейцарский.

– Что вы, мадам, – ответил мне идиот-консьерж на полном серьезе, – у нас в отеле криминал исключен.

– Так вы думаете, он жив, мой бедный Карлос? – пролепетала я с надеждой. – А где же тогда тело?

– Мы сейчас его найдем, мадам, – тут же засуетился недремлющий страж отеля.

– Да уж, найдите, пожалуйста, – пробурчала я недовольным голосом. – А то количество чаевых, которые я выделяю персоналу в виде благотворительности, может резко сократиться.

– Слушаюсь, мадам, – откозырял Жюстен. Когда дело касается чаевых, они тут же начинают соображать, где шутка, а где нет.

Мне наконец-то полегчало, и я смогла глотнуть кофе. Проведя почти всю жизнь в Европе, единственное, в чем я не изменила своей американской родине вместе с ее американским флагом, – так это кофе. Как приучилась с детства хлебать эту штатовскую бурду, так и хлебаю ее до сих пор, пренебрегая вкуснейшими французскими кофейными напитками. Ведь должно же хоть что-то роднить меня с великим народом, из которого я давно выросла.

Ах, как я люблю первый глоток свежего кофе утром! Сначала ополоснуть рот апельсиновым соком, дать ему всосаться, а потом, после паузы, глотнуть кофе… Я даже поморщилась от удовольствия. Особенно когда представила, как они сейчас под всякими предлогами с извинениями проникают во все номера, где проживают потенциальные соблазнительницы моего Карлоса. И, застукав наконец где-нибудь моего полуобнаженного красавца, бросают ему мимоходом, что, мол, его ожидает срочное сообщение на ресепшн. Очень срочное. Не терпящее отлагательств. Никаких.

Как бы туп ни был мой неверный возлюбленный, он сразу все понимает, у него округляются от страха глаза, он забывает о незавершенном своем удовольствии и, поспешно прикрыв свое божественное тело, бросается вон из номера. «А как же завтрак?» – капризно кричит ему вдогонку перевозбужденная, недоудовлетворенная развратница, но в ответ ей раздаются лишь торопливые шаги.

Представив эту сцену, я сразу начинаю чувствовать себя значительно лучше, даже улыбка появляется на морщинистых губах.

А сцену я, кстати, представила совершенно правильно, так как минуты через три-четыре дверь широко распахнулась и в гостиную влетел всклокоченный, перепуганный, словно ошпаренный Карлос. Глядя на него, мне пришлось проявить недюжинную силу воли, чтобы не расхохотаться. Но дело есть дело – он заслужил взбучку, он ее и получит.

– Кэти, ты звала меня, ты сердилась? – начал он дрожащим голосом.

– Кого трахал? – перебила я, угрожающе сдвинув брови.

– Я?! Я?! Да ты что?! Как ты могла подумать? – начал он трепетной скороговоркой, и глаза его сразу наполнились искренностью и чистосердечием.

Почему в альфонсы не идут люди хотя бы со средним IQ, а только одни идиоты? Вот признался бы честно, кого трахал, да рассказал бы подробности: как трахал, что она при этом верещала, мне ведь интересно, всегда ведь встречаются нюансы – я бы, глядишь, и простила изменника. А если бы приподнял настроение, ввел в сексуальный азарт, еще бы и награду заслужил.

Но для такого поворота хоть какой-то сообразительностью надо обладать. А сообразительность и Карлос – вещи несовместные.

– Да ты что, Кэти? Как ты можешь такое подумать? – заверещал он томным, обиженным голосом. – Ты же знаешь, что я… – И тут же лезет ко мне под халат, чтобы вот таким первобытным способом сбить мой решительный настрой.

Ну, и что он там нашел новенького? Ничего. И на настрой не повлиял, только получил по рукам.

Хотя, надо признать, все же он молодец – всю ночь отрабатывал и снова готов. Вот что молодость и латинистость делает с людьми.

Но сказала я совсем другое:

– Я с тобой, милый друг Карлос, только потому и связала себя узами, что ты мне казался порядочным молодым человеком. Ты мне нравился как цельная личность, как индивидуум. Я тебя ценила за твои высокоморальные качества. Что мне нужно, в конце концов, как не простое понимание честного, искреннего человека? Но оказалось, что я ошибалась… – Тут он с вытаращенными глазами попытался меня прервать, но я не позволила: – Оказалось, что ты совсем другой. Оказалось, что ты порочный, неверный и, клянусь Девой Марией ты спал сегодня с другой женщиной.

Почему я вспомнила про Деву Марию? А, ну да, она же в их латинской религии значит многое. Почти все.

– Кэти, Кэти, подожди, прошу тебя, – начал причитать и канючить он.

– А я-то, наивная дуреха… – Тут я, конечно, подпустила в голос слезу, в глаза уже давно ничего подпустить не получается. – Я-то, дуреха, думала, что ты мне родная душа, я даже вписала тебя в завещание, положив тебе…

Тут я начала соображать, что бы такого могла бы ему отписать, даже если бы лишилась рассудка. И решила, что настолько лишиться рассудка я не смогла бы никогда. Так цифра и не прозвучала, когда дело касается цифр, лучше обходиться без конкретики. А то еще придушит прямо здесь, прямо сейчас – вон как вспыхнули его томные глазенки.

– Но сейчас я вижу, что все напрасно, ты мне чужой, чуждый, а главное – наши взгляды на мораль расходятся. – Снова слеза в голосе, теперь от обиды за наивные, несбывшиеся надежды. – И вот я позвонила своему адвокату и велела ему вычеркнуть тебя из завещания.

Я взглянула на бедного мальчика. Я никогда не била собак, но побитая собака наверняка именно так и выглядит.

– Кэти! – только и вырвалось у него.

– И вообще, если еще такое повторится, – заметила я более решительным голосом, – мне придется тебя отправить туда, откуда в свое время я тебя прихватила. И не будет больше в твоей латинской жизни ни трехразового питания, ни хорошего коньяка по вечерам, ни прозрачного бассейна, ни даже ежедневной смены постельного и нательного белья. И вообще мне давно рекомендовали филиппинцев, они верные и чуткие сердцем. Ты понял меня, дружок?

Если раньше он казался напуганным, то сейчас, когда я вспомнила про филиппинцев, его охватил ужас – я с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться.

– Кэти, – шевелил он побледневшими губами, – прости меня, Кэти, обещаю, что больше никогда… Прости.

И я простила его. А что еще мне оставалось делать, слабой, мягкосердечной женщине крайне преклонных годов? В конце концов, мне необходимы разнообразные оздоровительные процедуры, только с их помощью я ухитряюсь поддерживать хоть какую-то бодрость организма. К тому же он так театрально закатывал глаза, мой неутомимый, переполненный страстью красавчик, когда принялся самозабвенно замаливать свои грехи.