Анатолий Тосс - За пределами любви

Элизабет медленно шла по улице, спешить было некуда; жаркий переспелый воздух колыхался, как прозрачное складчатое полотно, то выпячивая контуры деревьев с неподвижными ветвями, неподвижными листьями, то наоборот, отдаляя их. Будто смотришь не сквозь воздух, а через выпуклое, меняющее очертания стекло.

«Какая же я все-таки дура, – думала про себя Элизабет, – надо же стать такой подозрительной, бояться всего, прислушиваться ко всему, приглядываться, дрожать от каждого шороха. Проехала рядом машина, а я уже в панике. Нельзя так. Надо же, приняла эту чудесную Джину за убийцу – как будто она хочет похитить, убить меня. Какая же я все-таки дура! А она правда, очаровательная, эта Джина, стильная, сразу чувствуется класс. И какая счастливая… Неужели я когда-нибудь буду такой же красивой, такой же стильной, блестящей, счастливой? Неужели у меня тоже будет красивый молодой парень, как ее Бен? Хотя он, конечно, простоват немного или, как говорится, простодушен, но, наверное, таким и полагается быть молодым, красивым, счастливым мужчинам. Им даже идет простодушие. Неужели и у меня будет любовь? Или я всю жизнь буду спать со старым, мрачным эмигрантом с жалкими, полными тоски глазами? Дура, я еще и ему рассказала о своих страхах. Он теперь будет расспрашивать, копаться во всем. Да пошел он…» И Элизабет снова стала думать о блистательной Джине, о ее счастливом муже, о красивой жизни, которую они ведут и которая когда-нибудь, возможно, станет и ее жизнью.

Когда она вернулась домой, из глубины дома раздавалась размеренная возня – значит, Влэд, как всегда, что-то мастерил. Надо же, столько месяцев работает, а все никак не закончит! Заторможенный он, слюнтяй какой-то, он специально затягивает. Что ему делать, когда он закончит ремонт, он ведь ничего не умеет? Она крикнула, что пришла, что поднимется к себе, примет ванну. Он не ответил, только возня прекратилась на мгновение, но потом возобновилась вновь.

Она зашла в Динину комнату – ванная в ней была значительно больше, чем в спальне Элизабет, – включила воду. Плотная струя плюхнулась на керамическое дно. Элизабет села на край ванны, стала смотреть на брызги, как они разлетались и, попадая наконец на растекающуюся поверхность воды, превращались в пузыри.

Потом она сняла с себя одежду. Прямо напротив ванны в стену было вмонтировано большое, в полный рост зеркало. «Не то что маленькое зеркальце в моей ванной», – подумала Элизабет. Она встала перед ним, она давно не видела себя обнаженной в полный рост, расставила ноги, двинула бедро вправо, смещая на него тяжесть тела, – такую позу принимали модели на фотографиях в глянцевых модных журналах.

«Что они нашли во мне, эти Джина с Беном? – снова подумала Элизабет. Ну, я ничего, конечно: длинные ноги, бедра, талия, плотный, чуть выпуклый живот. Все так, все правильно. И грудь ничего, можно сказать, красивая грудь, не большая, но и не маленькая, изящной формы, чуть приподнимается вверх у самого соска, как рог носорога, – она улыбнулась сравнению. – Плечи, шея – тоже тонкие, грациозные». Она повернулась вполоборота, поставила ногу на носочек, выставив вперед, согнула в коленке, снова взглянула на себя как бы со стороны. «И попка выпуклая, ровная, а главное, прогиб в спине, – она прогнулась сильнее. – Наверное, я все же ничего, если они обратили на меня внимание. Значит, я отличаюсь от остальных».

Осторожно пробуя ногой воду, словно опасаясь тут же расступающейся, обволакивающей водяной массы, Элизабет вошла в ванну, опустилась на корточки, потом легла, вытянула ноги, закрутила кран – сразу стало тихо, влажный воздух тут же затуманил зеркало напротив. Она лежала и думала о своих новых знакомых, о том, что, оказывается, есть совсем другая жизнь, совсем другие люди, совсем другие места, где интересно, свежо, неожиданно. Не то что здесь, в их однообразном, пропитанном рухлядью, скукой захолустье.

Она представила себя взрослой, шикарной женщиной, вокруг которой вьются мужчины, поклонники, ухаживают, пытаются привлечь внимание. А она награждает их улыбками, но не всех, ее улыбку еще надо заслужить. Элизабет снова поднесла ладонь к лицу, поймала запах духов, он и не думал выдыхаться, этот запах. Подумала о маме. Мама ведь тоже была красивая, могла бы жить совсем иначе, но надо же, как ей не повезло. Разменялась на тихую, постылую повседневность, которая ничего ей не дала в результате, кроме никудышного, жалкого мужчины и такой же жалкой, непонятной смерти.

Но мама была слабой, неуверенной женщиной, она боялась рискнуть, боялась нарушить привычную рутину, прорвать ее. А она, Элизабет, сможет. И не надо оттягивать, не надо ждать, надо действовать, пока она еще молода, пока у нее есть силы, желания, пока она нравится людям, привлекает внимание. К тому же, в отличие от мамы, она способная актриса, может быть, даже талантливая, во всяком случае, в их школьном театре она, без сомнения, самая лучшая. Некого даже сравнить с ней, и мисс Прейгер, учительница литературы, которая ведет театральные занятия, ей постоянно об этом намекает.

Хотя с другой стороны, тоже нашла показатель: «их театр» – маленький школьный театр в маленьком захолустном городке, где и играть-то никто не умеет. Гд е даже не знают, что такое драматургия и режиссура.

Элизабет усмехнулась. Конечно, надо себя попробовать в другом месте, где вокруг тебя не доморощенные любители, а талантливые профессионалы, где есть у кого поучиться мастерству. Надо уехать отсюда как можно скорее, не откладывая, – туда, где жизнь бьет ключом, где люди талантливы и любят творить. Надо кончать с этим печальным городком, где даже мухи дохнут на лету, где она и так прозябала всю свою жизнь, пора попробовать что-то иное, новое…

Но тут тело, несмотря на обволакивающее тепло воды, задрожало разом, будто в ознобе, сердце само, без спроса, вновь заколотилось в твердые глухие стенки, а глаза встрепенулись, расширились, испуганно косясь на дверь. Там была ручка, на входной двери, и она медленно поворачивалась – тихо, почти бесшумно. Как Элизабет ухитрилась расслышать ее шорох, как заметила ее движение? Наверное, лишь чутьем, шестым чувством.

Она смотрела, как медленно, почти как в замедленном кино поворачивается ручка, до отказа, словно неведомая, неземная сила вращает ее по своей воле, как медленно дернулась, поддалась дверь. Взгляд Элизабет остановился, бессильно застыл, будто оказался загипнотизированным, как и все разом окаменевшее, негодное ни для чего тело – ни для сопротивления, ни даже для крика. Надо бы выскочить из ванны, набросить на себя халат, прикрыться, ведь так, лежа в воде, она совсем беззащитна – легкая, беспомощная добыча. Это все ужас, он ветвистыми своими корнями обхватил, опутал ее тело, прорастая в мозг, в сознание, в дыхание, лишая движения, голоса.