Джудит Крэнц - Я покорю Манхэттен

Лили обращалась к дочери вполне деловым тоном, но выражение овального лица больше не казалось проницательным, а в серо-зеленых глазах с проблеском голубизны читалась неизбывная печаль. В ее взгляде светилась вся мудрость, которую она так долго скрывала. Мудрость, которой она сейчас делилась с Мэкси, впервые в жизни по-настоящему ей доверившись.

— Знаешь, Анжелика мне как-то сказала, что отец говорил ей, будто она единственная из всей семьи, у кого есть способности к издательскому делу, — в свою очередь поделилась с матерью дочь.

— Ну, здесь он явно ошибся… Зэкари Эмбервилл тоже ведь мог ошибаться. Да что там, даже я — и то иногда ошибаюсь, — заключила Лили с еле заметной улыбкой, в которой облегчение от сделанного признания соперничало с иронией.

— Твоя беда, мама, в том, что ты хочешь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой, и по любому вопросу, — заметила Мэкси.

— Так же, как и ты!

— Вот именно. Как и я. Господи, да поцелуй же меня, мама!..

— Послушай, Тоби, — обратилась Мэкси к брату, — ты не будешь очень переживать, если мы с Анжеликой переберемся с твоей верхотуры куда-нибудь в другое место? Теперь, когда с работой у меня все вроде бы в порядке и деньги я получаю исправно, квартплата больше не проблема. Мне не надо ничего особенно роскошного, просто немного попросторнее, чем здесь. Ну и, конечно, встроенные шкафы и место и для Анжелики и тех немногих безделушек, которые у меня есть.

— «Немногих»? Ну, знаешь, «немного» и ты — понятия не совпадающие, — тут же отреагировал Тоби.

— Раньше. А сейчас все будет по-другому, — не уступала Мэкси. — Ты же знаешь, что с аукциона так ничего и не продали. Даже мебель — и ту не смогли пока продать. Я решила обходиться лишь самыми любимыми из своих вещей. Сейчас я научилась жить без всех этих предметов роскоши, так что попытаюсь перейти на более скромный образ жизни… Оставлю парочку-другую антикварных вещиц, которые впишутся в интерьер моей новой квартиры, — и все. Конечно же, мне будет необходим первоклассный дизайнер…

— Избавь меня от планов своего обустройства! — взмолился Тоби. — У тебя, слава богу, есть для этого Людвиг и Бицет, с ними и обсуждай. По-моему, они всегда и занимались твоим декором?

— Да, до сих пор так и было. Но сейчас я созрела для перемен.

— Но разве не безумие браться за работу, которая потребует от тебя всей жизни, и одновременно заниматься переустройством нового жилья?

— Ну, так бы я вопрос не ставила, — возразила Мэкси.

Тоби полулежал на своем любимом стуле, задрав ноги, и его раненая рука висела на перевязи, на которую Инди, безжалостно орудуя ножницами, не пожалела одну из столь обожаемых ею вышитых наволочек, хотя Мэкси и пыталась предложить ей для этой цели любой из своих шарфов.

— Так или иначе, — заключила она, — нам все равно надо перебираться. Кризис окончился. Больше всего пострадает Анжелика, поскольку ей у тебя очень нравится. А ее «войску» нравится твой бассейн.

— Было бы неплохо, если бы ее «воины» приносили с собой каждый по полотенцу. Но они почему-то их всегда забывают, — задумчиво заметил Тоби.

— Если честно, то мне тоже не слишком хочется от тебя уезжать, — произнесла Мэкси, пропустив слова брата мимо ушей. — Здесь наверху так уютно. А те объедки, которые нам перепадают, гораздо вкуснее, чем сами блюда… А насчет моей работы ты совершенно прав. Врагу не пожелаешь. Да у меня даже не остается времени, чтобы заниматься поисками приличного жилья. И не будет оставаться, пока я как следует не войду в курс дела. Придется теперь приходить на работу раньше, а уходить позже всех, не говоря уже о том, чтобы работать по уикэндам.

— Не глупи. У тебя просто припадок, — оборвал ее Тоби. — Припадок глупости. Обычно он случается с теми, кто столкнулся с какими-нибудь серьезными переменами в своей жизни. Особенно с такими людьми, как ты, которые живут по принципу: «Все или ничего». Для вас ведь не существует компромиссов, половинчатых решений или постепенных подходов. Теперь ты заклинилась на своей работе. А раньше точно таким же «обвалом» была вечная гонка за удовольствиями, когда у тебя не оставалось времени ни для чего другого. Вот и сейчас не будет ни одной свободной минуты.

— Чтоб ты знал, моя заклиненность на работе, как ты только что изящно выразился, вызвана тем, что работа — это самое замечательное удовольствие, которое я когда-либо испытывала! — выпалила взбешенная Мэкси. — А твой блиц-анализ просто гнусность.

— Разреши напомнить тебе, что существует еще и личная жизнь. Между прочим, тебе нет даже тридцати, — спокойно заметил Тоби.

— И чего это вы все вдруг напоминаете мне о моем возрасте?

— Тридцать… — продолжал Тоби. — Самый расцвет жизни. Особенно, как я это себе представляю, учитывая твое скандальное прошлое. И вполне естественное тяготение к мужскому обществу.

— Мужчины! — презрительно фыркнула Мэкси.

— Ты напоминаешь мне папу, — неожиданно подала голос Анжелика, сидевшая на полу у ног матери. — Точно таким же тоном произносит слово «женщины». Надо же, он и на свидания теперь перестал ходить. Помнишь ту девушку? Ну, про которую я ему говорила, что от нее воняет ванилином? Так ее уже несколько месяцев как нет в помине. А ведь вообще-то она была совсем ничего, если, конечно, не обращать внимания на всякие дурацкие запахи. Или та, другая? Красотка? Я еще говорила ему, что моя интуиция мне подсказывает, что она не та баба, которая ему требуется. Он не звонил ей уже целую вечность. Чего, спрашивается? Правда, она не в моем вкусе, но в остальном… А все прочие, кто вился вокруг Рокко из-за его красоты? Или его славы и больших денег? Где они теперь, все эти мотыльки? Я, понятно, не скрывала от папы, что я лично о них обо всех думаю. Но я делала это просто для того, чтобы он не попался на их удочку. Не может же быть, чтобы комплекс женоненавистничества образовался у него под моим влиянием?

— Отрочество! — задумчиво заметила Инди. — Оно было открыто и описано психологом по имени Дж. Стенли Холл в его книге, выпущенной в 1905 году. Восемьдесят лет назад, когда взрослые еще и понятия не имели о том, что такое отрочество, тебя, Анжелика, за подобные слова непременно поставили бы в угол или заставили повторять: «Я больше никогда не буду вмешиваться в личную жизнь своего отца!» А может, посадили бы на хлеб и воду. Или, того хуже, привязали бы к позорному стулу. Не знаю, впрочем, что было бы для тебя более страшно…

— А я вовсе и не вмешиваюсь. Просто высказывала свое мнение — вот и все. И если бы он не обращал на меня внимания, как всякий нормальный отец, никаких комплексов у него бы не появилось. И потом, что это за старомодное определение такое — «личная жизнь»? Он с ними всего-навсего виделся. Подумаешь!