Мэри Стюарт - Гром справа

«Он умер довольно давно».

«Понятно. Но ты… Она знала, что ты сюда собираешься?»

«Да, конечно. Сама написала и позвала меня. Рекомендовала отель в Гаварни и сказала, что узнает, не смогу ли я поселиться ненадолго здесь, в монастыре».

«Тогда уж точно, — сказала сестра Луиза, — это очень странно, что она про тебя никому не говорила».

«Я тоже так сначала подумала. Но, конечно, если у нее была лихорадка и высокая температура, она вряд ли вспомнила бы…»

«Да, конечно. Но часто она была в сознании. Вот почему так странно…»

Дженнифер резко выпрямилась и уставилась на монахиню. «Вы хотите сказать, что у нее не все время было лихорадочное состояние?»

«Конечно, нет. Ты знаешь, как это бывает. Период лихорадки сменяется периодом, когда разум пациента совершенно ясен. Слабость, но здравый рассудок. У нее бывали такие моменты, насколько я знаю».

«Но донья Франциска дала понять, что Джиллиан, моя кузина, все время была в лихорадке и не имела возможности меня вспомнить!»

Плечи сестры Луизы поднялись вверх уж совсем не по-монашески. «Ну, я-то тебе больше ничего не могу сказать, девочка. Сама я не видела твою кузину, а поняла так от Челесты…» «Челесты?..»

«Это одна из сирот, самая старшая, милая девочка. За твоей кузиной ухаживала она и донья Франциска». «Донья Франциска этим занималась?» «Это точно. Она это умеет. Именно она ее впустила и настояла, что будет сама за ней присматривать с помощью Челесты. У нас маленькое сообщество. Хотя у доньи Франциски не отнимешь темперамента, и свой испанский нос она высоко задирает, она хорошо врачует болезни. Знаю это на собственном опыте — у меня ревматизм каждую зиму, и она очень помогла».

«И Челеста сказала, что у кузины были эти периоды ясности?»

«Не помню, говорила ли она это прямо такими словами, но так я ее поняла. На самом деле, поэтому-то я и сажаю тут эти цветы, знаешь, как они называются, девочка?»

«Нет. А как?»

«Горечавка. Это веселенькие цветочки. Весной земля на могиле будет вся голубая».

Дженнифер вытаращила глаза. «Но…»

«Да, горечавка цветет сейчас в горах, знаю. Посмотри, вот несколько в вазе. Но я сажаю весенние. Сама их выкопала, чтобы у нее была горечавка весной. Знаешь, ей понравился цвет. Челеста сказала. Вот из этого я и поняла, что твоя кузина могла говорить хоть немного. Она сказала Челесте, что это ее любимые цветы. Вряд ли говорила бы про это в лихорадке, как ты думаешь?»

«Вряд ли. Но…»

«Челеста их для нее собирала, и, когда она умерла, я решила посадить их на ее могиле. Это служба небольшая, но такую мне нравится делать… — Монахиня тихо шевельнула рукой в сторону двух других покрытых цветами холмиков. — Сестра Тереза любила анютины глазки, видишь, а старая сестра Марианна всегда говорила, что самый красивый цветок — маргаритка. А вот теперь — горечавка для твоей кузины…»

«Понимаю… Вы очень хорошая». Но что-то в голосе Дженнифер, почти потрясение, заставило старую монахиню насторожиться.

«Что случилось, девочка? — Дженнифер ответила не сразу. Поразглядывала свои крепко сжавшиеся руки, поразмышляла, пытаясь осознать новую и необъяснимую информацию. Сестра Луиза со шлепком опустила совок. — Что-то не так. Что?»

Дженнифер посмотрела на нее, отвела назад со лба мягкие волосы, будто заодно могла отбросить и сомнения, взглянула монахине прямо в глаза. «Сестра Луиза, кузина была дальтоником».

Старая женщина посмотрела непонимающе и опять потянулась за совком. Подняла цветок и начала устраивать его на место. «Ну и что?»

«Понимаете, что это значит?»

«Да, конечно. Когда я была девочкой, у моей подружки брат от этого страдал. Они, может, никогда и не узнали бы, но он пошел работать на железную дорогу, скоро это обнаружили, и его уволили. Это из-за сигналов, понимаешь, красных и зеленых. Он не мог их различать. — Она подпихнула землю под корни горечавки. — Несчастье, девочка, но, как во всех несчастьях, в этом скрывалась рука Божия. Он вместо этого пошел работать официантом, а теперь у него свой ресторан в Ментоне и шестеро детей, а его жена умерла. Что, — добавила сестра Луиза, уминая землю вокруг растения совком, — ты тоже посчитала бы благословением, если бы знала его жену. Да упокоит Господь ее душу».

«Именно», — сказала Дженнифер, не совсем уверенная в том, как надо реагировать на эту историю.

Сестра Луиза улыбнулась в ответ. «Но твоя кузина, ты сказала? Мне всегда казалось, что от этого страдают мужчины, а не женщины. Нам так доктор сказал».

«Да, чистая правда, что обычно дальтониками бывают мужчины и чаще всего именно так, как брат вашей подруги, когда путают зеленое и красное. Но Джиллиан не только была дальтоником, она страдала очень редкой разновидностью этой болезни — тританопией».

Сестра Луиза опять опустила совок и смотрела на девушку со все увеличивающимся непониманием. «Что?»

Дженнифер использовала слово, которое, по ее мнению было аналогом названия этого заболевания — la tritanopie. Теперь она решила сказать попроще: «Не различала желтый и голубой цвета».

Взгляд сестры Луизы переместился на вазу с горечавкой, сияюще голубой на фоне травы. Потом он переместился на Дженнифер. «Говорите, мадам Ламартин?..»

Девушка кивнула. «Совсем не отличала желтого от голубого, насколько известно, представляла их как различные оттенки серого. Другими словами, она не узнала бы горечавку, если бы увидела».

Монахиня посмотрела на растение на могильном холмике. «Должно быть, я ошиблась. Но, когда я выкапывала их, была так уверена…»

Дженнифер наклонилась вперед и взяла монахиню за руку. «Нет, сестра! Как вы могли перепутать такую простую вещь, да еще вы и Челеста одновременно? Вы сказали, Челеста часто их для нее собирала?» Да, но…» «Кто собрал вот эти?» Она указала на вазу.

«Челеста».

«И Челеста сказала так точно, что мадам Ламартин понравились горечавки, и она говорила, что это ее любимые цветы?»

«Да, она это говорила. Но девочка, я не понимаю. Зачем твоей кузине притворяться?.. — Она остановилась и пожала плечами. — Но, в конце концов, это не очень важно. Цветы, которые я сажаю, это только жест, вот и все, жест для живых. Маргаритки, анютины глазки, горечавки… Мертвым все равно. — Она опять подняла совок и вернулась к работе, но странное выражение лица Дженнифер ее остановило. — Что случилось, девочка? В конце концов, это не важно. Ошибка…»

«Но это не может быть ошибкой! Это такой бред, вот что меня беспокоит! Как вы сказали, зачем притворяться, да еще по такому глупому мелкому поводу, когда все время… В любом случае, это чушь. — По неизвестно какой причине она вспомнила донью Франциску с ее обсидиановым взглядом. Озноб прошел. — Чушь. Еще одна чушь».

Сестра Луиза примяла землю вокруг растения умелыми толстыми пальцами, вытерла ладони об траву, сказала очень практично: «Думаю, девочка, мы устраиваем тайны из ерунды. И это даже не чушь, если подумать, твоя кузина, наверное, просто старалась быть вежливой. Если Челеста собирала для нее цветы, конечно, мадам Ламартин сказала, что они ей нравятся. Чтобы доставить ребенку удовольствие, она могла даже сказать, что это ее любимые цветы. Запомни мои слова, это именно так».