Дик Портер - Преданное сердце

— Послушайте, вы случайно не говорите по-английски?

Мужчина представился: Гарри Пирсон, из Австралии. Гарри и его жене Шейле было за пятьдесят, лица их выражали потерянность и тоску.

— Бред какой-то, — пожаловался Гарри. — Чтобы на всем пароходе никто не говорил по-английски! Такое нам и в голову не могло прийти! Вы для нас прямо спасение.

Сначала я отделывался стандартными, ничего не значащими фразами, потом вдруг понял, что мои собеседники — исключительно приятные люди, Гарри занимался страховым бизнесом в Мельбурне, причем, по всей видимости, вполне успешно, хотя у него и была манера умалять себя в чужих глазах. Мы по очереди угостили друг друга виски.

— Я ведь первый раз в Европе, — сказал Гарри. — Бред какой-то: европеец, а Европы никогда не видел. Сидишь себе, понимаешь, в Австралии, а вокруг, куда ни кинь, — одни азиатские рожи. Нет, нет, я согласен: сам живи и другим не мешай — все это, конечно, правильно. И среди азиатов есть хорошие люди, а Сингапур — так это просто мечта, — а все-таки они не наши. А вот эти, которые тут сидят, — они свои, хоть я и не понимаю ни единого их слова.

— Перестань, пожалуйста, — сказала Шейла, — а то этот господин подумает, что ты расист.

— Не подумает, — ответил Гарри. — Он прекрасно знает, что я имею в виду. — И мы выпили еще по одной.

Надо сказать, что хотя я исколесил целый свет, но в Австралии почти не бывал: по паре дней в Сиднее и в Мельбурне — вот и все, и мне вдруг захотелось узнать об этом материке побольше. Пирсоны знали свою страну вдоль и поперек. Я засыпал их вопросами: что из себя представляет Перт? А Брисбэйн, Канберра? Доводилось ли вам бывать в Алис-Спрингс? Правда? Ну расскажите же, расскажите. И Пирсоны рассказали — мило и непринужденно, с их уст слетали экзотические названия, и хотя я понимал, что экзотическими они мне кажутся только потому, что я никогда не бывал в тех местах, их звучание завораживало. Когда Мальманн увел свой дамский табунчик, я не обратил на это событие особого внимания. У нас с Пирсонами все шло как по маслу, и расстались мы, когда уже начало светать. Пошатываясь, я добрел до своей каюты, и то ли заснул, то ли просто вырубился: во всяком случае, наутро я обнаружил, что лежу в постели в полном параде.

По всем законам, мне полагалось бы мучиться от похмелья, но была только жажда да легкий шум в голове. Я представил себе, в каком плачевном состоянии находятся, наверное, сейчас Пирсоны, и искренне их пожалел. Каково же было мое удивление, когда первые, кого я увидел, поднявшись на палубу, были Гарри и Шейла; бодрые и свежие, они уже сидели в своих шезлонгах, не забыв занять место и мне. И в последующие дни они от меня не отходили — точно так же, как Мальманн не отходил от Эрики. Они были рядом, когда мы проплывали через Железные ворота, когда причалили в Оршове — по той единственной причине, что наш капитан был из этого города, когда прибыли в Белград. И Белград мы тоже объездили вместе — от крепости Калемегдан до башни Небойши, от здания Скупщины до Барьяк-мечети. Вечера же мы просиживали в баре, откуда уходили позже всех. Иногда мне на глаза попадались Эрика с Симоной — мы приветственно махали друг другу рукой и даже обменивались пустыми, невинными фразами, вроде "А вы видели, как женщина стирала на берегу свои вещи — абсолютно голая?", или "Это все еще Румыния или уже Югославия?", или "Видите вот те руины? Мне говорили, что это турецкие дозорные башни шестнадцатого века". Я не сомневался, что так оно будет идти и дальше, но однажды Симона отозвала меня в сторону и спросила:

— Почему по вечерам тебя не бывает в каюте?

— А какой смысл мне там сидеть?

— Эрика заходила к тебе три дня подряд и ни разу не застала.

— Я и понятия об это не имел. Почему она мне ничего не сказала?

— Ты так хорошо проводил время в баре, что непонятно было, хочешь ли ты с ней увидеться.

— Будь добра, попроси ее сделать сегодня еще одну попытку.

Вечером после ужина мы с Пирсонами выпили по коктейлю, после чего я извинился и сказал, что, пожалуй, пойду спать. Было всего лишь около десяти часов.

Гарри хитро подмигнул мне:

— Будь я вольной пташкой, я бы тоже не просиживал здесь все время. Идите, не обращайте на нас внимания.

— Наверняка это вон та симпатичная румынка, — сказала Шейла, кивнув на хорошенькую девицу в другом конце бара, которая, казалось, была занята одним-единственным делом: старалась очаровать окружающих, и которая, как мы понимали, была из КГБ, или как там это учреждение называется в Румынии.

— Все возможно, — ответил я.

Вернувшись в каюту, я приготовился к долгому ожиданию: лег — приличия ради не раздеваясь — на койку и от нечего делать начал крутить ручку приемника. Эфир был наполнен голосами, говорившими наперебой на десятках языков и прерываемыми время от времени бешеным ревом турецкой музыки. Поймав последние известия на сербско-хорватском, я решил было попробовать разобраться, о чем там идет речь, но тут раздался легкий стук в дверь. Кто это может быть так скоро? Уж не задумали ли Пирсоны устроить мне проверку? Боже мой, а что если это румынка? Что если Пирсоны шутки ради послали ее ко мне? Я открыл. На пороге стояла Эрика. Она тут же прошмыгнула в каюту и заперла за собой дверь. Ни слова не говоря, мы бросились друг к другу в объятия, и среди поцелуев я ощутил, как ее язык жадно тянется к моему. Гладя Эрику, я заметил, что под платьем у нее ничего нет. Через минуту мы уже катались нагишом по койке, и вот уже Эрика приняла меня в себя, и вот уже, сладко застонав, она кончила, и еще через минуту ее примеру последовал и я. Лежа в сплетении ее рук, я пытался вспомнить, когда в последний раз кончал в женщину, которая была бы мне по настоящему дорога. Сколько лет прошло: пять, десять, пятнадцать? Да и была ли у меня вообще после Эрики хоть одна такая женщина? Может быть, Сара Луиза — короткое время? Нет, ни единой минуты. Не было такой женщины. Любуясь разметавшимся по кровати восхитительным телом, я заметил, что Эрика не сняла своих туфель-лодочек. Разумеется, это был своего рода порнографический трюк, но трюк этот, надо сказать, сработал: в мгновение ока я снова очутился на Эрике, и все пошло по второму кругу.

Чего мы только не вытворяли в ту ночь, как только не развлекались: и сидя, и лежа, и стоя на коленях, и как-то там еще, и на нас обоих живого места не осталось от поцелуев. Оно и понятно: мы ведь ждали этой ночи целых двадцать лет. Столько нужно было успеть сделать, что времени на разговоры почти не оставалось, но когда Эрика, кончив в четвертый или пятый раз, раскинулась в полном изнеможении, я все-таки не удержался и заметил:

— Помнится, ты говорила, что испытываешь чувство вины.

— Да, испытываю. И тогда испытывала, и сейчас. Но это еще не значит, что я тебя не хочу. И зачем ты только уходил из каюты все эти дни?