Дик Портер - Преданное сердце

— Мы из Тулы, — ответила Вера Петровна без тени смущения. — То есть, это я жила в Туле, там мы с Мишей и познакомились. А Миша вырос в Ясной Поляне.

Ясная Поляна! Просто невероятно! В школе переводчиков мы уже успели узнать, что это было имение Толстого. Неужели этот человек, Михаил Владимирович, который просил называть его Мишей, жил рядом с Толстым?

— Как вам это удалось? — спросил я.

— Мой отец работал там управляющим.

— А Толстого вы знали? — спросил Уэйд.

— Я видел его почти каждый день.

— Ну, и какой он был?

— Как когда — то веселым, то грустным, но настроения эти проявлялись у него ярче, чем у других людей.

Стены гостиной были увешаны иконами и фотографиями; на одном из снимков был изображен Толстой.

— Расскажи, как ты учился у Толстого в школе. И про тот случай, — сказала Вера Петровна.

Миша тяжело вздохнул, взял бутылку и налил еще по одной.

— За ваше здоровье! — Он поднял свою рюмку. — Да, тот случай в школе… Пожалуй, это был самый неприятный момент в моей жизни. Собственно, со мной-то ничего плохого не случилось, но вот то, что я так жестоко обидел его…

Он помолчал, потом заговорил снова:

— Надо вам сказать, что Толстой — разумеется, мы называли его Лев Николаевич — любил учить крестьянских детей. Он писал для них учебники, а еще время от времени устраивал школу. Когда он был помоложе, то учил детей самым разным предметам, но я его застал уже восьмидесятилетним стариком, и на уме у него тогда была одна религия. Занятия проводились по вечерам, в библиотеке. Мне он тоже разрешил их посещать, хоть я и не был из крестьян. В классе было пятнадцать учеников, Толстой роздал всем по своей брошюрке, которая называлась "Христово учение в изложении для детей", и мы вместе изучали ее. Он читал что-нибудь из этой книжки или беседовал с нами, а мы повторяли за ним. Толстому все это доставляло удовольствие — он считал, что так он спасет нас. Мы, конечно, старались как могли. В конце концов, он был для нас барином, а значит, высшим авторитетом.

Однажды — помнится, это было весной 1907 года — я играл с крестьянскими детьми позади зарослей акации. Вообще-то, эти дети были поставлены следить за лошадьми, но большую часть времени проводили в разных забавах. Мы только что научились всяким нехорошим словам и в тот день, разумеется, упражнялись в них изо всех сил. Сейчас я не буду их повторять, но вы легко можете себе представить, что это были за слова. Мы соревновались в том, кто кого хуже обругает. Неожиданно из-за кустов акации вышел Толстой. "Я слушал, — сказал он. — Я вас слушал. Как же вы можете ходить ко мне на уроки и в то же время говорить такие слова?" Наверное, он обращался ко всем, но я был уверен, что он смотрит на одного меня. Мы стояли и молчали. Толстой повернулся и пошел прочь. Ни раньше, ни потом я не видел, чтобы кто-нибудь был так удручен и подавлен.

Миша снова наполнил рюмки.

— Расскажи про Софью Андреевну и Черткова, — попросила Вера Петровна.

— Не хочу сплетничать, — сказал Миша.

— Что значит сплетничать? Толстой умер еще в 1910 году.

— Все равно, эта история показывает Толстого с такой стороны, о которой мне неприятно говорить.

— Потому-то она и интересна, — сказала Вера Петровна. — Случилось это незадолго до смерти Толстого. В Ясной Поляне тогда гостил некто Чертков, и Софья Андреевна, жена Толстого, почему-то решила, что у графа с этим Чертковым любовная связь. Своими опасениями она поделилась с доктором Маковицким и вообще рассказывала об этом направо и налево. Кто знает, может быть, в ее фантазиях и была доля истины. Как бы то ни было, она стала за ними следить и выяснила, что Толстой с Чертковым встречаются в сосновом лесу. Поэтому всякий раз, когда Толстой уходил на прогулку, она отправлялась его искать. Она спрашивала детей, не видели ли они графа и был ли Толстой один или с каким-то мужчиной. Однажды она и у тебя спросила, Миша.

— Она была просто вне себя, — сказал Миша. — Казалось, она потеряла рассудок. Возможно, между Толстым и Чертковым и вправду что-то было. Мне неприятно думать об этой стороне их жизни.

— А где вы были, когда Толстой умер? — спросил я.

— В Ясной Поляне.

— Вы присутствовали на похоронах?

Миша кивнул.

— Большие были похороны, таких я никогда не видел. Они длились целый день. Толстой умер в Астапове, и когда поезд с его телом подошел к нашей станции, еще не рассвело. На перроне уже ждала толпа: жители Ясной Поляны и Тулы, студенты из Москвы, разные делегации. Когда сыновья Толстого вынесли гроб из поезда, мы пропели "Вечную память". Женщины плакали. Тысячи людей пошли за гробом к дому. Вокруг было полно фоторепортеров и полицейских в штатском. Гроб установили в кабинете Толстого. Прощание началось около полудня, и в течение трех часов мимо гроба шли люди. Когда подошла моя очередь и я оказался рядом с Толстым, меня поразила его худоба и какое-то вытянутое, восковое лицо. Он не был похож на того Толстого, которого я знал. Примерно в три часа дня вся процессия вновь последовала за гробом на опушку леса, к месту, где Толстой завещал себя похоронить.

Когда гроб опускали в могилу, мы стояли на коленях и пели "Вечную память". Священника не было — ведь Толстой уже давно порвал с Церковью. Появились полицейские — посмотреть, не творится ли тут что-нибудь запрещенное. Им начали кричать, чтобы они обнажили головы и встали на колени, что они в конце концов и сделали. Несколько человек произнесли надгробные речи, но их было плохо слышно. Когда весь народ разошелся, мы, окружив Софью Андреевну, пошли назад в усадьбу. Наша семья продолжала жить в Ясной Поляне до 1914 года, когда меня призвали в армию, а отец пошел работать на тульский оружейный завод. Говорят, что старая Россия умерла в семнадцатом. Но для меня она умерла в 1910 году, когда похоронили Толстого.

Когда мы вернулись к себе, Уэйд только и делал, что повторял: "Он знал Толстого! Миша знал Толстого!"

Уэйд уже давно заснул, а я все лежал и думал: как странно, что в Калифорнии мы ближе всего сошлись именно с этими двумя русскими. Просто ли они к нам хорошо относятся и умеют рассказывать интересные истории? Или, может быть, причина в том, что все мы вчетвером тоскуем по цивилизациям, унесенным ветром, — по старой России и старому Югу, — все мы живем здесь в изгнании?

Пока я так размышлял, ко мне на огонек заглянула Сара Луиза.

— По-моему, все ясно без слов, — сказала она.

— Согласен, поэтому, будь добра, придержи их при себе.

— Ты, конечно, знал, что рано или поздно это должно было случиться?

— Да, знал. Я сам поставил себя в глупое положение — и поделом.

— Сколько ты просадил на эту куклу?

— Не считал. Примерно половину того, что получу за месяц.

— Приятно, что деньги потрачены не зря. Этот сладостный поцелуй в щечку!