Вероника Кузнецова - Робин

— Его принимают, как равного, — подхватила Рыжая. — С ним разговаривают, будто он им родной. Со мной за всю мою жизнь так не говорили. Даже леди Кэтрин после беседы с отцом Уинклом начинает находить в этом бродяжке какие-то достоинства.

— А Салли Грегори она до конца не могла терпеть, несмотря на все старания отца Уинкла, — вставила кухарка.

— Ну, уж тут и он ничего не мог поделать, — согласилась Рыжая. — Как ни оправдывай грех, а не оправдаешь. Да и мистер Эдвард, хоть и женился на ней, а не любил её, что вы мне ни говорите на это. Не любил и, может быть, втайне был рад её смерти, рад, что освободился. Куда ты, Фанни?

Я едва успел отскочить от дверей, потому что девушка быстро вышла из кухни и, не оглядываясь, ушла к себе.

— Рассердилась, — недоумённо сказала кухарка.

— Все они одним мирром мазаны, — подвела итог Рыжая, а я, зная её злой язык, сказал бы, что Фанни и Салли Грегори были мазаны одной грязью.

— А вы думаете, что у неё нет кавалеров? — зашептала Рыжая. — И сестра у неё…

Я не расслышал, что они говорили о сестре Фанни, и прикинул, куда мне направиться теперь.

— … метит на… Салли Грегори…

— … не таков, как его брат… и не подумает…

— … побоится… а раньше бы…

Я тихо-тихо, пригибаясь к земле, стал пробираться к двери на двор. Как ни был я привычен к всякого рода сплетням, но злоязычие двух подлых баб оставило во мне чувство отвращения. А когда я проходил мимо двери в комнату Фанни, я услышал, что она тихо плачет. Что я мог сделать? Сам Робин Гуд, окажись он на моём месте, не смог бы помочь горю. Про Фанни шептались за её спиной, а про Салли Грегори говорили гадости в отсутствие старика, которого надо было пожалеть. Мистер Вениамин очень любил мисс Салли и до сих пор с тоской о ней вспоминает. Может, это его покой охраняет Фанни? Или жалели мистера Брауна, он ведь тоже был стариком. Или речь шла о каком-то другом старике, которого я не знаю и который приходит поболтать со слугами. Видно, невесёлая жизнь была у этой женщины. Леди Кэтрин её терпеть не могла, а про мистера Эдварда разное говорят. Мисс Шарлота, по словам садовника, её любила, но она жила в другом месте, а сюда лишь приезжала в гости.

Вскоре я оказался в такой кромешной тьме, что ни о каких поисках входа в погреб не могло идти речи и, чтобы не ввалиться невзначай в чью-нибудь комнату, повернул обратно. Что мне было делать дальше? Если завтра приедут мистер Белл с детьми и займут третий этаж, неплохо было бы мне прогуляться в тех местах до их приезда. Сейчас там ночуют лишь леди Кэтрин, Рыжая и мистер Эдвард, и при известной осторожности можно побродить мимо их комнат, не потревожив их покой, но, когда нагрянут гости, осуществить этот план будет не так-то просто.

Я дошёл до кухни. Две сплетницы всё ещё сидели там, занимаясь любимым делом. На этот раз они перемывали косточки мистеру Вениамину, обвиняя его в каком-то особом положении, которым без всяких на это оснований наделил его мистер Эдвард и которым он беззастенчиво пользовался. Я недоумевал, что это за положение, откуда оно взялось и каким образом садовник им пользуется. Лично я ничего такого не заметил, ну да это их дело, а меня ждало новое приключение. Пока я шёл к лестнице, мне в голову пришла блестящая мысль. Ну, в самом деле, зачем мне бесцельно слоняться по третьему этажу, будто я страдаю от зубной боли или не знаю, где найти приют? Лучше я отыщу комнату Энн, в которой она оставляет нелюбимых кукол. Может, мне и доведётся в дальнейшем увидеть полный ведьмин набор её кукол в полной красе, каким его расхваливала Фанни, но на всякий случай я взгляну хотя бы на отвергнутые ею игрушки, ведь не каждый день доводится человеку встречаться с такой пакостью, как куклы. Лично я их видел лишь в витрине магазина и в моих снах. Меня подталкивало опасение, что я не решусь дотронуться до куклы в полутьме и одиночестве, при таинственном свете полной луны, особенно если у этой куклы будут белые волосы. Пока не подержу её в руках, я буду подозревать себя в трусости, а этого допускать нельзя.

Я благополучно добрался до третьего этажа и сразу же определил, какое помещение находится над запертыми комнатами. Дверь была открыта, и я туда зашёл. Это было нечто вроде просторного кабинета-библиотеки, а в таких вещах я уже научился разбираться, но по коробке с сигарами, лежащей на столе, я понял, что это, вроде бы, и курительная комната. Мне очень хотелось взять сигару, но я сдержался, потому что этот необдуманный поступок мог выдать меня с головой и представить хозяевам и слугам воришкой, промышляющим в доме, где меня приютили, поверив в мою честность.

Комнаты леди Кэтрин, а эта дама не смогла уместиться в одной комнате, были с другой стороны от лестницы, что я помнил точно, мистер Эдвард обитал где-то недалеко от курительной, а вот его двоюродный брат и дети… Я пытался припомнить, что говорил отец, знакомя меня с домом и проводя по третьему этажу.

Я нашёл то, что искал, но не буду описывать, с какими предосторожностями и как тщательно прислушивался под дверями и вглядывался в замочные скважины, прежде чем попытаться приоткрыть дверь. Я не ошибался и не мог ошибиться в том, что это комната Энн, потому что больше нигде не видел игрушек, а здесь их было множество, столько я не видел за всю свою жизнь. Животные мне понравились, а куклы, высвечиваемые бесовским светом луны, казались злобными живыми существами, только прикинувшимися неподвижными игрушками. На них были роскошные платья с оборками и кружевами, волосы уложены в разные причёски и украшены лентами, перьями, искусственными цветами или укрыты шляпами, такими же, как у богатых леди, только маленькими. Противные это были игрушки, а девочка, которая ими играла, была, наверное, коварной и капризной.

Мне было не по себе в этой комнате. Блестящие фарфоровые глаза внушали беспокойство, а застывшие лица были преисполненными тайного значения. Маленькой ведьмой должна быть девочка, живущая среди этих творений чьих-то рук и чьей-то недоброй фантазии. Но моё дело не было выполнено до конца. Я оглянулся в поисках куклы, похожей на мой кошмар, однако ни одна из них, как ни была отвратительна, не напоминала беловолосое голубоглазое создание в белом платье, лежащее в красной луже. Я выбрал самую неприятную куклу и дотронулся до её холодного твёрдого лица, потом взял в руки, подержал, недоумевая, как могла меня пугать такая нелепость, как кукла с фарфоровой головой, посадил обратно и, пренебрежительно усмехнувшись, повернулся к двери. Я сразу замер, потому что там, в малиновом, почти чёрном в лунном свете кресле, белело пышное платье куклы, в чьих фарфоровых голубых глазах играли блики и чьё лицо обрамляли светлые пышные волосы.