Дорис Мортман - Истинные цвета

– Как хорошо, что мы снова вместе, – сказал он, ничуть не смущаясь тем, что вокруг танцевали еще триста пятьдесят человек. – Я хочу сказать тебе что-то очень важное.

Изабель слегка отстранилась. В глазах Филиппа застыла мольба благосклонно отнестись к его словам.

– С самой Мальорки я не нахожу себе покоя, моя жизнь стала безрадостной. Ни одна женщина не производила на меня такого впечатления, как ты, Изабель. Ни одна так глубоко не проникала мне в сердце. – Он крепче прижал ее к своей груди. – Я никогда не говорил этих слов, но сейчас скажу: я люблю тебя. И хочу, чтобы ты позволила себе меня полюбить.

– Я не знаю, как тебе объяснить, – ответила наконец она. – Но дело в том, что моей любви к тебе, Филипп, недостаточно.

– Что же тебе нужно? Чем помочь?

– Никто не в силах помочь мне. Мне надо справиться самой. Иначе я не буду чувствовать себя в безопасности. А до тех пор я не позволю себе связать свою жизнь с кем бы то ни было, даже с тобой.

Взгляд Филиппа потух, в глазах его мелькнуло отчаяние и разочарование, но он еще крепче привлек ее к себе.

– Я хочу помочь тебе. И буду ждать, сколько понадобится.

1989 год

По прошествии года, в течение которого требования денег не прекращались, Нина ощутила себя прочно зажатой в тисках шантажистки. И дело не только в том, что Бринна опустошала ее банковский счет – Нина заплатила ей уже несколько тысяч долларов, – она лишала ее ощущения стабильности и мешала жить спокойно, что было едва ли не самым главным. Пока Бринна припеваючи жила в Сан-Диего, в уютной, роскошно обставленной квартире с видом на море, с новой машиной и солидным ежемесячным содержанием, но где гарантия, что в один прекрасный день ей не придет в голову отправиться в Лос-Анджелес? Или в Париж? Или в Нью-Йорк?

К тому же Бринна позволяла себе пару раз в неделю звонить в офис Нины. К счастью, имидж телеведущей позволял ей иногда снисходить до телефонного разговора с «безобидной дурочкой».

Звонки Бринны составляли лишь часть проблемы. Их договор основывался на ее обещании хранить полное молчание, но алкоголик не может отвечать за свои слова. Если Бринна как следует наберется, она бог знает что и кому может порассказать. К тому же в прессе стало часто мелькать имя Изабель.

Раньше на Нину нахлынула бы черная зависть, которая, возможно, побудила бы ее измыслить способ мщения; теперь она не могла позволить себе быть втянутой в какую-либо скандальную историю, которая бросала бы на нее тень подозрения. При том, что целая армия нью-йоркских репортеров готова была любой ценой раскопать пикантные подробности из жизни де Луна, а на западном побережье тикала бомба замедленного действия в лице Бринны, Нине вовсе не хотелось привлекать внимание к своей персоне. Она смертельно боялась разоблачения, которое поставило бы точку в ее карьере.

Энтони исполнялось сорок шесть лет, и Нина заказала частный кабинет в «Ле Сирк», чтобы сделать ему сюрприз и отпраздновать это событие. Сначала ее подвела погода: небо затянуло облаками и зарядил нудный ноябрьский дождь, который испортил ей настроение, шикарную прическу и новое приталенное платье от де ла Ренты. Ну а потом пошло-поехало: гости весь вечер только и говорили, что об интервью Барбары Уолтер с Изабель де Луна. Энтони опоздал на час и явился какой-то подавленный.

После нескольких рюмок он вроде бы пришел в себя, но Нина не понимала, развеселился ли он на самом деле или алкоголь просто помог ему скрыть дурное настроение. Душевное состояние Энтони, равно как и физическая форма, были жизненно важны для того, чтобы вторая половина вечера прошла удачно.

В ту ночь Нина намеревалась завершить кампанию, целью которой было бракосочетание с Гартвиком. Ее финансовое положение было вполне прочным, поэтому выйти за него замуж она стремилась отнюдь не из-за денег – хотя два состояния, несомненно, лучше одного. Нина хотела получить протекцию и защиту, которые вывели бы ее на качественно иной уровень респектабельности. Обвинение Нины Дэвис в мошенничестве могло вызвать шумный и недолговременный скандал в прессе, который сыграл бы на руку ее популярности, но повредил бы карьере; то же самое обвинение, выдвинутое против Нины Гартвик, лопнуло бы как мыльный пузырь, натолкнувшись на барьер именитых адвокатов. Итак, лучший способ спасти свою репутацию – спрятаться за репутацией Энтони; а этого можно было достичь только с помощью брака.

Пока они были на вечеринке, команда декораторов успела превратить ее спальню в сераль, достойный турецкого паши. Ловкие ребята вынесли всю мебель, затянули стенные панели тончайшим белым газом, дрожащими волнами расходившимся от позолоченных, увитых лентами столбов, создающих прозрачный тент. Под этим экзотическим балдахином в беспорядке валялись диванные подушки и шелковые накидки, стояли корзинки с виноградом и фигами, а также медные подносы, заваленные павлиньими перьями, кушаками и флаконами с восточными благовониями, одно из которых угрожающе пузырилось в нагретой докрасна плошке. Повсюду горели свечи и курильницы, распространяя в воздухе тягучий аромат мускуса, который напоминал о страстных восточных красавицах, искушенных в любовных ласках. Приглушенная музыка действовала возбуждающе. Пока Энтони наливал себе виски, изумляясь безудержной фантазии Нины, она переоделась и явилась ему уже в прозрачной хламиде из замысловато переплетенных накидок.

Изучив его пристрастия, она стала молча раздевать его, глядя ему прямо в глаза сквозь прозрачную вуаль и предоставляя гадать, какие мысли проносятся в ее голове. Нина настолько его возбудила, что он готов был завершить программу праздничного вечера немедленно. Однако она заставила его лечь на подушки, чтобы иметь возможность продолжить любовную прелюдию. Играя с завязками своего одеяния, Нина как бы невзначай касалась его возбужденной плоти краями прохладной легкой ткани.

Затем она стала плавно двигаться, чувственно изгибаясь всем телом, соблазнительно поводя бедрами и поднимая вверх руки, чтобы колыхание груди привело в волнение складки одежды. Нина снимала с себя накидки одну за другой и наконец осталась в закрывающей лицо вуали. Подобно одалиске, покорной воле господина, она растерла его тело благовониями, затем на глазах у него растерла себя. Почувствовав, что дольше выносить это зрелище он не в состоянии, Энтони сорвал вуаль с лица Нины и вошел в нее с такой неистовостью, которая испугала и восхитила обоих.

Но Нина не собиралась на этом заканчивать. В эту ночь она намеревалась поразить его ураганом сексуальных наслаждений, довести до изнеможения и пресыщения. Теперь они поменялись ролями, и если в первой части спектакля он был господином, а она – покорной рабыней, то теперь Нина заставила его подчиниться своей воле. И Энтони не возражал. Нина искренне надеялась, что он будет таким же восприимчивым и уступчивым, когда она заведет решающий разговор.