Татьяна Туринская - В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

Теперь, спустя годы, черная та ночь спонтанно расцветилась радугой. Сначала был свет — значит, начинался вечер с белого цвета. Потом… Потом стало жутко тоскливо, Лёшка надоел ей до оскомины, но никак не желал оставить ее в покое. Это был нудно-серый. Потом — ночь, дождь, езда по мокрому городу. Яркие всполохи неоновых реклам, расползающийся пятнами в темноте электрический свет фонарей вдоль дороги — желтый в крапинку дождя. За городом света почти не осталось, и фара стала мигать — это синий в желтый горошек, потому что фонари все еще встречались по обочине шоссе. Потом — красная, как сигнал опасности, мгла ночи. Для Наташи. Для Лёшки, должно быть, этот цвет был могильно-фиолетовой теменью — для того ведь и вез Наташу в ночь, чтобы оказалось в могилу. Бррр.

А у Наташи цвет могильно-фиолетовой темени настал тогда, когда Лёшка забыл ее на Мысе. Когда вокруг ни души, когда из-за страха перед невидимым коварством стихии она не возражала против смерти от ножа заблудившегося бандита. Для Лёшки-дурака тот миг окрасился наверняка красно-оранжевой тревогой — все вокруг завыло-закричало: караул, ты потерял ее, не получится у вас общей вечности!

Какого цвета общая вечность?

Общая вечность неизвестного цвета — вот чего он хотел тогда для них обоих.

Хотел?

Или Наталья все это только что придумала под воздействием Санькиного рассказа? Она может, она такая. Фантазия у нее хоть и богатая, но временами нездоровая.

Нет, не может быть, чтобы Лёшка хотел утащить ее за собой в вечность. Не может. В ту пору у него еще была надежда. Он еще мечтал, что у них все получится. Зачем нужна общая вечность, если еще возможна общая жизнь?

Правильно. Пока она рядом — Лёшке не нужна смерть. Ни одиночная, ни парная. Пока Наталья рядом — у него есть надежда. Как сейчас. Сегодня он не собирался отправляться в вечность — иначе не приготовил бы для нее дурацкие эти джинсы, из-за которых она не может дышать в полную силу.

Ей никогда ничего не угрожало в Лёшкином присутствии. И сейчас не угрожает. И никогда не будет угрожать. Потому что пока она рядом — у Лёшки есть надежда.

Когда Дружников, наконец, натянул веревку для Вики, Наталья уже более-менее пришла в себя. По крайней мере, сумела спрятать эмоции за почти искренней улыбкой.

Вика смотрела на нее зверем. То ли наверняка знала, с кем связаны Лёшкины суицидальные наклонности, или только догадывалась, но по ее злобному взгляду очень легко читалось все, что она думает о Наталье.

Это было довольно пикантно: одновременно и забавно, и досадно. Получается, другой раз бывает потешно, когда тебя ненавидят. А горечь вызывало то, что по соображениям глупой этой девчонки ответственность за Лёшкин идиотизм целиком и полностью лежит на Наталье.

Но ведь это неправда! Она никогда не желала ему не то что смерти — даже просто зла не желала. Не понимала его любовь, не принимала ее — да. Но это же ее право: кого любить, кого не любить. Чью любовь принимать, а над чьей посмеяться. Или нет?

Впрочем… Разве она когда-то смеялась над Лёшкой? Нет. Она просто отказалась от его любви. Разве это преступление?

А то, что в неудавшемся романе его описала… Пусть не в романе, пусть в повести. Или в рассказе — что там за абракадабра у нее получилась? Та, которая "Черти что, и сбоку бантик". Кстати, тоже оригинальное названьице. Но не для детектива. Это, скорее, к легковесной историйки про любовь подошло бы. К чему-то наподобие того, что у Натальи вышло, хотя она собиралась "наваять" очередной крутой детектив. А еще лучше для иронического любовного — вот где такому названьицу самое место.

И вовсе она не смеялась над Лёшкой, когда писала это свое "Черти что". Ей просто интересно было писать. Может, сначала и хотела поиронизировать над Дружниковым — чуть-чуть, самую малость. Над руками его заскорузлыми. Над губами беспощадными. Над языком деревянным, в Наташином присутствии мертвеющим. А на деле иначе вышло.

Только благодаря этому "Черти чту" и поняла, как неправа была. Потому что только в "Черти чте" Лёшка ей по-настоящему открылся. Только тогда и поняла, как в свое время поспешила с выводами. Молодая была, глупая. Не соображала еще, что вовсе не в руках дело, не в губах, не в языке. В душе. В любви. Если человек любит — можно и руки натренировать, и губы смягчить. И язык со временем оживет, мертветь от волнения перестанет.

Зато вот ведь она — любовь настоящая! Только тот, кто по-настоящему любит, способен отречься от жизни без любимой.

Смог бы муж пойти на такое? Если Наталья ушла бы от него. Если бы променяла его на другого. Если бы отказалась от его любви. Что бы он тогда сделал? Стал бы жить, оплакивая себя? Ой, нет. "Оплакивая себя" — это так не подходит Натальиному мужу. Разумеется, ему было бы невероятно больно. Но жалеть себя? Разве что где-то очень глубоко внутри. Внешне он и виду не подал бы. Хорохорился бы: ничего страшного, переживу. И ведь в самом деле пережил бы.

Значит, толстокожий.

А Лёша ранимый.

Ее Лёша.

Душу терзала нежность к Алёше. Тело — слишком тесные джинсы, впивающиеся, кажется, прямо в печень.

Становилось скучно. Кострица рассказывал какую-то дребедень про знакомых, которые Наталье были совсем незнакомы, а потому не интересны. От неудобной позы изнылась уже не только спина — оказалось, мягкое место потому и называют мягким, что не приспособлено оно для сидения на поваленных бревнах. Пусть даже в чужих джинсах, а не в любимых слишком светлых брючках, пусть даже с вытянутыми ногами. "Место" это от бревна само одеревенело, будто неуклюжий Лёшкин язык.

А главное, никто и не думает кормить Наталью. Считается, что она должна быть сыта свежим воздухом и той бурдой, торжественно нареченной чарующим словом "кофе".

Полчища воинственной мошкары истязали назойливостью: поголовье комариного скота увеличивалось с каждым часом. При этом перерыва на обед у них, похоже, не планировалось. Или, скорее, у них как раз был сплошной обед, без всяких перерывов — то с одной стороны подберутся, то с другой завизжат нечеловеческими голосами. До чего же несносные созданья! Ладно, уже бы укусили, и оставили в покое — ведь писком своим докучливым еще больше изводят, чем укусами.

Хотя… Укусы их — тоже сомнительное удовольствие. Мало того что потом будут две недели безбожно чесаться, хоть до костей кожу раздирай. Так ведь еще и заразу всякую разносят. Малярия — раз, энцефалит — два, желтая лихорадка — три. И эта еще, как ее… Еще какая-то денежная, тоже лихорадка. Денге, точно — Наталья недавно статью про комаров в газетке читала. Такие ужасы — удивительно, как Голливуд еще не удосужился снять блокбастер про этих тварей. Вроде они своими хоботками личинки каких-то червей переносят. О Господи, зачем она сюда приехала?!