Ева Модиньяни - Женщины его жизни

По знаку Барона метрдотель вызвал такси. Крупная купюра перешла из рук в руки и исчезла, как в цирковом фокусе.

– Куда едем? – спросил шофер. Рядом с ним на переднем сиденье лежала, свернувшись, большая немецкая овчарка.

– Дай ему свой адрес, – предложил Барон. – Мой телефон сейчас, наверное, разрывается от звонков.

– Я не против, – согласилась Маари.

Они вышли у здания прошлого века на улице Изящных Искусств и, поднявшись пешком на шестой этаж по узкой каменной лестнице, оказались в мансарде, из окон которой были видны крыши старинного квартала Сен-Жермен-де-Пре. Светало.

Маари подошла к телефонному аппарату и сбросила трубку с рычага.

– Вот самый простой способ избавиться от телефонных звонков, – сказала она, в очередной раз поразив его. – Ты этого не знал, Барон?

– Я искал предлог прийти к тебе, – признался он. – И ничего умнее не придумал.

Бруно чувствовал себя необыкновенно легко и хорошо в этом доме, где все дышало покоем. Ему нравились обои в прованском стиле и толстый мягкий палас с разбросанными там и сям подушками. Книжный шкаф занимал целую стену. Одна дверь вела в кухню, другая – в ванную, отделанную темно-розовым кафелем.

Маари сбросила туфли, и Бруно последовал ее примеру.

– Как ты насчет чашки крепкого кофе? – И, не дожидаясь ответа, она вышла в кухню.

Барон огляделся в поисках стула, кресла или кушетки, но в комнате не было даже табуретки, поэтому он решил устроиться на одной из подушек, и это сиденье оказалось вполне удобным.

Маари вернулась с двумя большими дымящимися чашками кофе на простом деревянном подносе, поставила его на пол и села рядом с Бруно.

– Это и есть весь твой дом? – смущенно спросил он.

– Да, а что? Чего-то не хватает? – осведомилась она лукаво.

– Кровати, – ответил он. – Если не ошибаюсь, в домах обычно бывают кровати.

Маари взяла с подноса чашку и протянула ему.

– Там, где я родилась, – добродушно объяснила она, – кроватей не существует. И уверяю тебя, в моей стране люди спят так же крепко, как в Париже. После целого дня тяжелой работы, когда хочется спать, уснешь и на охапке листьев.

– Готов признать, что подушки все-таки лучше охапки листьев, – улыбнулся он.

– Ты считаешь меня дикаркой? – Она маленькими глоточками пила кофе. Ее колеблющийся стан волновал и притягивал его.

– Иногда на охоте, – стал рассказывать Бруно, – мне приходилось спать в спальном мешке. А однажды я спал в сторожке на овечьих шкурах. – Он вспомнил, как Кало однажды привел его в свое тайное убежище. – Но я и вообразить не мог, что в Париже обитает обворожительное существо, которое спит на полу.

Маари было приятно вызывать удивление у человека, который, если верить его легенде, не должен был удивляться ничему.

– И все же это так.

– Снобизм не имеет пределов, – засмеялся Бруно. – Но меня ты не заставишь спать на полу.

В глазах Маари загорелось желание.

– Я и не думала, что ты пришел сюда спать, – заметила она.

– Именно поэтому мне и нужно более или менее удобное ложе. – Их взгляды встретились, руки потянулись друг к другу.

– На подушках даже лучше, – сказала она. – Вот увидишь. Сперва проверь, потом поверь.

Она поднялась с кошачьей грацией и скрылась в ванной. Вскоре послышались звуки воды, льющейся из душа. Затем она появилась, великолепная в своей наготе, черная и сверкающая, как августовская ночь. Бруно чувствовал себя смущенным и скованным, как во время первого любовного свидания с Люсиллой. Маари была ни на кого не похожа, ее редкостная красота ослепляла, как блеск сокровищ.

– Это все еще я, – ободряюще кивнула она.

Ему вспомнилась «Венера после купания», статуэтка черного дерева, выделявшаяся среди других предметов искусства на этажерке в одном из салонов на вилле Сан-Лоренцо, такая хрупкая на вид, что ее, казалось, могло переломить одно дуновение, и такая прочная, что никакой ураган ей был не страшен.

– Ты прекрасна, – прошептал Бруно. Он был взволнован и неловок, как в первый раз.

– Ты тоже. Я хочу тебя.

Она приблизилась к нему и начала его раздевать.

Бруно снилось, что он плывет по раскаленному воздуху навстречу темному облаку, сулящему желанную прохладу, но солнце, заливавшее комнату, светило ему прямо в лицо, и он проснулся. Яркие лучи слепили его, он невольно зажмурился и, заслонившись рукой от солнца, попытался освоиться в непривычной обстановке. По мере того как глаза привыкали к свету, перед его взором начали проступать пастельные тона обоев и элегантное убранство мансарды Маари.

От гибкого тела Маари, погруженной в сон, исходило успокаивающее тепло, оно золотилось в солнечных лучах. Бруно взглянул на нее с восхищением и всей грудью вдохнул ее тонкий, пьянящий аромат.

На сердце у него было легко, он ни о чем не сожалел. Он был молод, хорош собой, богат, успех улыбнулся ему во второй раз, а главное, он был влюблен.

Он потянул вниз штору, чтобы защитить сон Маари, но, обернувшись, увидел, что она проснулась и смотрит на него прекрасными янтарными глазами.

– Вот видишь, – нежно засмеялась она, – в любви можно обойтись и без постели.

– А я-то думал, что знаю все. – Он поцеловал ее в губы и ощутил ответное тепло и дрожь желания.

– Иди сюда, – сказал он, притянув ее к себе.

Они долго и нежно любили друг друга под горячими лучами солнца, шепча глупые, ничего не значащие слова, какими всегда обмениваются влюбленные. Их дыхание смешивалось, тела сплетались, потом, утолив желание, они замерли, утомленные и счастливые.

Они вместе встали под душ, чувствуя, как мощной поток воды вселяет бодрость в их расслабленные тела.

– Возьми вот это, – сказала Маари, протянув ему купальный халат. – Я приготовлю завтрак.

Бруно слышал, как она возится на кухне, а по всему дому растекается аромат свежего кофе. Сам он тем временем взялся за телефон. Любовь любовью, но жизнь диктовала свои законы, и с ними нельзя было не считаться. С делами следовало покончить безотлагательно.

Он набрал номер своей парижской квартиры на площади Фюрстенберг.

– Это Бруно, – сказал он крестному, снявшему трубку на том конце.

– Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – набросился на него Кало. Последовали проклятья на сицилийском диалекте, произнесенные с ворчливой нежностью и выражавшие скорее облегчение, чем досаду.

– Говори яснее. – Бруно вытащил сигарету из пачки и зажег ее. Из кухни доносился приглушенный звон посуды, Бруно с наслаждением предвкушал предстоящий завтрак.

– Тут внизу полно журналистов, – объяснил великан. – Звонят по телефону, ломятся в дверь.

– Наша популярность растет. – Бруно старался обратить все в шутку.

– Даже дядя Джордж звонил из Вашингтона. Юсеф пришел, хочет поговорить с тобой.