Лариса Уварова - Коллеги

— Но для полной гармонии чувств надо, чтобы и я любила тебя, — заметила Анна.

— А разве ты не любишь? — спросил Сергей упавшим голосом.

— Нет, извини, — ответила она. — Может, давай больше не станем обращаться к этой теме?

— Я так не смогу, — признался он. — Я же вижу, что ты не честна сама с собой. Позволь кое‑что тебе напомнить: тогда ты назвала меня любимым.

— Сережа… — беспомощно выдохнула Анна.

— Ну, вот! А сейчас ты назвала меня Сережей. Поправь меня, если я сказал что‑то неверно, пожалуйста.

— Сережа, не надо, — взмолилась она.

— И тогда ты отвечала на мои ласки. Слышишь, отвечала! И не вздумай мне после всего этого говорить, что между нами была простая мимолетная связь. Ты любишь меня, я это вижу. А если и говоришь, что нет, то кривишь душой. И делаешь это из страха: боишься, что я окажусь типом еще почище этого самого Дэна и брошу тебя. Так? Только скажи мне честно!

Анна молчала. В душе она чувствовала, что Сергей прав, но страх все еще не покидал ее.

— Знаешь, — вдруг по‑новому мягко произнес Сергей, — я, пожалуй, скажу тебе, почему эта скамейка — самое мое любимое место. Хочешь?

Она кивнула.

— В тот день, когда я прилетел из Амстердама, я не пошел на ТВР сразу, просто не смог. Почему‑то я поехал в этот парк, сел на эту самую скамью и стал думать о моей любви к тебе. Я даже нацарапал твое имя на спинке скамьи, как мальчишка. Да вот оно!

— Значит, это сделал ты? — удивилась Анна. — Надо же, как иногда бывает: мечтаешь о чем‑то, не подозревая, что все уже исполнилось.

— Ну‑ка объясни, — потребовал Сергей.

— Кому? Тебе? Да ни за что! — Она не на шутку рассердилась из‑за того, что ее тайные мысли оказались раскрытыми так недвусмысленно.

— Значит, ты все‑таки хочешь быть любимой? — допытывался Сергей. — Хочешь? Ведь хочешь?

— Я не стану отвечать на такой вопрос, — пролепетала Анна.

— Ах, не станешь? Не станешь? Тогда я тебя заставлю. Ты всю жизнь считала, что я нахал, так вот: ты даже не представляешь, до какой степени. — Он взял Анну за плечи, резко притянул ее к себе и приник губами к ее губам. — И попробуй только повтори хоть раз, что не отвечаешь на мои ласки и что не любишь меня, — успел сказать он между двумя поцелуями.

— Люблю, — едва слышно шепнула Анна. — Люблю тебя, люблю…

Лилечка проснулась среди ночи в холодном поту, включила ночник. Кажется, ей приснился какой‑то кошмар, потому что она кричала во сне. А может быть, и на самом деле вскрикнула и проснулась от своего же голоса, такое бывает.

Алексей заворочался, приоткрыл глаза.

— Что с тобой? — спросил он сонным голосом.

— Ничего, хороший мой, просто приснился дурной сон. Ты же знаешь отчего.

Алексей знал. Ничего особенного в этом действительно не было. Лилечка дохаживала последний, девятый месяц и нередко теперь плохо спала по ночам.

— Это всего лишь кошмар, — объяснила она, — успокойся, любимый. — И улыбнулась: Алексей уже спал, смешно уткнувшись лицом в подушку.

Лилечка вздохнула, выключила свет. Некоторое время она лежала и смирно глядела в темноту. Глаза уже начали сами собой закрываться, как вдруг живот сдавило болью. Это была какая‑то особенная боль. Она поднялась волной, сжала живот со всех сторон, стала почти невыносимой и вдруг медленно отпустила. И тогда Лилечка наконец поняла, что именно ее разбудило и что это означает.

Она отдышалась, включила свет и слегка потрясла спящего мужа за плечо.

— Леша, проснись, — тихо позвала Лилечка. — Кажется, началось.

С Алексея мигом слетел весь сон.

— Что? Ты?…

— Да, — ответила она.

Странно было, что в этот момент Лилечка не чувствовала никакого страха. Она боялась раньше, не зная толком, как все случится, а теперь, когда почувствовала приближение родов, страх как‑то сам собой прошел, и Лилечка вдруг поняла, что совершенно спокойна.

— Надо собираться? — испуганно спросил Алексей. Он явно переживал больше, чем она, да и немудрено это было: она думала только о ребенке, а он переживал за них обоих.

— Подожди, пока рано. Я побуду дома еще. Дай мне часы, пожалуйста.

Вспомнив, как ее учили справляться с болью, Лилечка стала дышать глубоко и свободно, и боль уже не казалась ей такой сильной, а в перерывах между схватками она клала руку на живот и говорила:

— Все будет в порядке, маленький, ты только потерпи. — А еще просила Алексея: — Поговори со мной, пожалуйста, поговори, не молчи.

И Алексей говорил. Наверное, переживая за жену и ребенка, который вот‑вот должен был появиться на свет, в волнении нес полную чепуху, но ни он сам, ни Лилечка тогда этого не заметили. Она слышала его голос, видела его рядом с собой, а большего ей в этот момент и не нужно было.

— Ну все, пора, — сказала наконец Лилечка, поглядывая на часы. Интервалы между схватками становились все меньше, и стало ясно, что пора ехать в роддом. — Пойдем потихоньку.

— Я вызову машину, — Алексей бросился к двери.

— В это время суток? Не надо, здесь же недалеко, мы дойдем пешком, — спокойно возразила она. — Ты не волнуйся, — добавила ласково. — Я точно знаю, что все будет хорошо.

Волнение Алексея только придало Лилечке храбрости.

Потихоньку, с большими остановками, они дошли до роддома.

— Я останусь с тобой, — заявил Алексей. — Помнишь, ты когда‑то просила меня об этом.

Но Лилечка подумала и покачала головой.

— Нет, — решительно заявила она, — не надо. Тебе незачем это видеть.

— Но ты же просила меня…

— Знаешь, — начала она и замолчала, пережидая боль, — рядом с тобой я сама стала смелее, чем раньше. Я справлюсь, точно тебе говорю.

И Алексей остался ждать в приемной, чутко прислушиваясь к каждому звуку, нервно выкуривая сигарету за сигаретой.

…Странно было, что Лилечка почти не чувствовала боли. Она все время думала о том, что ему, маленькому, сейчас гораздо тяжелее, чем ей самой, что он не хочет появляться на свет, входить в этот большой незнакомый мир. И она помогала ему, старалась, чтобы ему было легче, подчинялась указаниям акушерки, изо всех сил выталкивая его.

— А теперь вы можете расслабиться, — разрешила акушерка. Боль вдруг закончилась так же внезапно, как и началась. — Теперь уже все.

И все‑таки первый плач ребенка застал Лилечку врасплох. Она даже не поняла в первую секунду, кто это закричал. Голос был басовитый и требовательный. И только когда ей положили на живот что‑то маленькое, тяжелое и теплое, и она, коснувшись руками этого маленького и теплого, ощутила под руками бархатистую и нежную, как у гриба‑масленка, кожицу, поняла, что он, долгожданный малыш, родился. И тогда она не смогла больше сдерживаться. Что‑то перевернулось в ее душе, и Лилечка заплакала. Слезы лились у нее из глаз, и она не могла их остановить. Лилечка плакала от счастья, оттого, что целых восемь долгих часов громадным усилием воли держала себя в руках, и оттого, что напряжение, в котором она находилась так долго, наконец‑то ее отпустило. — Ты что плачешь, деточка? — спросила акушерка. — Ты не плачь, не надо.