Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!

А может быть, все это не нужно зрелому человеку? Но зачем тогда мы рождаемся женщинами, а мужчины — мужчинами? (Рассуждаю, как пятилетний ребенок!) Только для продолжения рода? Общечеловеческая любовь — это прекрасно, но так хочется быть женщиной! Мне Господь послал небывалое счастье, последней дар на закате моей женской судьбы, а я еще что-то раздумываю, сомневаюсь, решаю!

Однако я уснула, так и не придя ни к какому решению и утешив себя обычной формулировкой: не судьба. Мне приснилось одиночество. Не знаю, как объяснить. Страшно и все. Я часто думаю: а если бы у меня не было детей? Конечно, глупо предполагать то, чего нет и не будет, и наоборот, но я представляю себе как раз такое страшное космическое одиночество. В юности я боялась этого состояния, потому что испытала его. Первые годы в Москве, никому не нужная, одна в огромном городе, я скиталась по улицам и с завистливой тоской смотрела на горящие окна домов. Там был уют, родные друг другу люди, тепло… Сколько глупостей за свою жизнь наделала я от страха одиночества! Сейчас положение почти то же самое, если учесть, что, кроме детей, у меня ничего не осталось. А ведь было много, много всего…

Ленка уже ушла на работу, Манька — в школу. Я тускло смотрю на себя в зеркало. Лицо как-то опустилось и постарело за одну ночь, мне это совсем не нравится. Надо нанести боевую раскраску! Последний день проведу насыщено. Еще собрать вещи надо, хоть у меня их и немного.

Обычно я путешествую с одной небольшой спортивной сумкой. Не люблю таскать за собой тряпье, беру только самое необходимое. А нужно мне, действительно, совсем немного. Наше поколение, выросшее в Советском Союзе, не избаловано вещами, привыкло обходиться малым. До сих пор меня удивляют излишества быта, которые хлынули на нас после перестройки. Зачем все это? Да, красиво, хорошо пахнет, ну и что? Я всю жизнь мыла свою гриву детским мылом и вовсе не оттого, что нет возможности купить хороший дорогой шампунь. Как никак в Москве живем. Просто мои волосы не воспринимают шампунь. И так с другими предметами излишней, на мой взгляд, роскоши. Мои дочери, конечно, с этим не согласны. Сумочка старшей набита всякими прибамбасами, о назначении которых я и не догадываюсь. Наверное это все же хорошо, что их жизнь намного богаче нашей в этом смысле, а я просто зануда.

Поплевав на старую ленинградскую тушь, я мажу ресницы допотопной щеточкой. Вот еще пример из области тупого упрямства или застарелой привычки: не могу приспособиться к хорошей импортной туши. Мне жалко тратить деньги на нее, и я не вижу разницы между одной и другой. А ленинградскую проще смывать, и она так не щиплет, когда попадает в глаза. И так во всем. Тональный крем "Балет" и помада самая дешевая, но нужного коричневого оттенка — и я снова красавица. Наверное, я плохая женщина, не настоящая. И к белью красивому равнодушна, и колготки ношу, пока можно, а обуви у меня по паре на сезон. В одежде, правда, есть свой стиль, как говорят, но поддерживать его стало все труднее. Средства ограничены, поэтому редко обновляю гардероб. Нет, училка, это не профессия, а диагноз!

Впрочем, я вспоминаю знаменитый Ахматовский старый халат с прорехой, а уж кто-кто, а Ахматова была женщиной с большой буквы. Пусть Гумилев и говорил, что она слишком значительный человек, чтобы ее воспринимать только как женщину. Не хочу показаться нескромной, ставя себя на одну доску с Ахматовой, но мне тоже досталось в жизни из-за этого "слишком значительный человек": мужчины трусили этой значительности и бежали от меня к менее значительным. Только вот Зилов не испугался… Ну, разве чуть-чуть совсем.

Приведя себя в боевую форму, я отправляюсь с прощальными визитами. Не застав дома Карякиных, сворачиваю к Таньке Лоншаковой. Она обрадовалась, увидев меня из огорода, но вид имела смущенный и в дом не звала. Я почувствовала ее смущение и решила свернуть прощальный обряд.

— Когда еще приедешь… — загрустила Танька. Она все время исподтишка косилась на окна, и я не выдержала и спросила:

— Кого ты там прячешь? — и попала в точку.

Танька заалела, как маков цвет, смутилась еще больше, до слез.

— Я замуж вышла…

Вот это новость!

— И дома у тебя новобрачный, я так понимаю?

— Да, — счастливо и виновато ответила Танька.

— И когда успела?

— Да уж месяц как.

Я присвистнула, не понимая, к чему вся конспирация. Когда я ночевала здесь, никакого мужа не наблюдалось. Танька рассказала, что муж ее — татарин, развелся с семьей, живет у Таньки.

— Пьет? — первый вопрос, естественно.

— Пьет, — со вздохом отвечает подруга.

— Бьет?

— Бьет, — еле слышно.

Оказалось, ревнив не в меру. Таньке надо работать, ездить закупать товар по заграницам, а он никуда от себя не отпускает. Везде за ней ездит сам, а в Китай его самого не пускают: загранпаспорта нет. Мать перестала с Танькой разговаривать, требует, чтобы гнала в шею этого татарина, а ей жалко. О, бабы, бабы!

— Ты меня не осуждаешь? — робко спрашивает, со слезами на глазах.

— Господь с тобой, за что? Совет вам да любовь. Я всегда "за", — и добавила, припомнив Карима. — У тебя всегда была склонность к татарам.

Танька заулыбалась сквозь слезы, такая несчастная и счастливая одновременно, что я поцеловала ее в лоб.

— Береги себя. Приезжай ко мне в Москву, когда будет оказия.

Собственно, с кем мне еще прощаться? Только родственники остались. Стараясь не думать о Зилове и заглушить душевную боль, я заглянула к брату — попрощаться с племянниками и Галей. Подождала, пока мальчишки придут из школы, а Галя накормила меня обедом. Вовка обещал проводить на вокзал. Потом направилась к маме, собираясь посидеть у нее подольше. Втайне питала надежду, что она даст универсальный совет и как-нибудь разрешит мои сомнения и внутренние противоречия.

Мама была озабочена: получила телеграмму с известием о смерти одной из ее читинских тетушек, которые воспитали ее в свое время.

— Надо бы денег послать на похороны.

Я обещала, что сегодня же дойду до почты и отправлю. Мы сели пить чай, разглядывали уже в который раз семейные альбомы, и мне было хорошо и уютно. Никак не могла решиться заговорить о важном.

— Ты помнишь Борю Зилова, моего одноклассника? — начала я издалека.

— Нет, что-то не припомню.

Я нашла школьные фотографии и показала ей. Рассказывать стало легче. Мама слушала, теребя край шали, накинутой на плечи. Дойдя до вчерашней пощечины, я будто заново все пережила. Господи, как я могла его так обидеть! Мама вздохнула:

— Ну, зачем тебе простой работяга? Он никогда тебя не поймет. Все-таки надо выбирать человека по себе, равного по образованию и положению. К тому же все они пьяницы.

Я не стала напоминать ей, что когда-то молоденькая выпускница университете вышла замуж за простого работягу, моего отца. Да, бывало, она жаловалась на его видимую грубость, неделикатность, непонимание каких-то вещей. Однако отец прощал все: и неумение готовить, и отсутствие уюта и чистоты, да много еще чего. Всю хозяйственную часть он брал на себя.