Анатолий Чупринский - Пингвин влюбленный

— Глупость! — мгновенно отреагировал Леонид.

— Топает по поляне, дорогу домой найти не может…. — продолжал Суржик, кромсая колбасу. — Встречает белую лошадь…. А она яблоки хрумкает…

— Лошадь тоже заблудилась?

Леонид из принципиальных соображений не смотрел телевизор. Считал, этот поганый ящик только отвлекает от восприятия подлинной, реальной жизни. Кстати, он у него и не работал. Был давным-давно сломан.

— Погоди! Не перебивай! Со смаком так хрумкает…

— Глупость! — мрачно настаивал Леонид.

— Ты дослушай сначала!

— Ежик не может заблудиться.

— Заткнись, говорю! И послушай!

— У ежика, между прочим, прекрасное обоняние.

— Это сказка! Талантливая сказка-а!

— Зрение плохое, обоняние отличное, — стоял на своем Чуприн, — Ежик всегда дорогу домой найдет, по запахам. Почитай Брэма!

— При чем тут Брэм!? — начал заводиться Суржик. — Примитив! Это сказка!

— Сказка должна основываться на правде.

— Засунь себе свою правду… куда лучи солнца не достают! — окончательно разозлился Суржик. И даже шваркнул на стол полотенце, которым вытирал нож.

— Твой ежик, форменная глупость! На чем вы детей воспитываете? На лжи!?

— Сказка ложь, да в ней намек! Не нами сказано!

— Почитай Брэма! Если ты писатель, должен писать только правду!

— На кой хрен тебе Господь Бог фантазию дал, в таком случае!? — повысил голос Суржик.

— Она мне и не нужна, между прочим. Я пишу правду.

— Тебя послушать, Андерсен, Линдгрен, Экзюпери, все были дураками? Не говоря уж о Пушкине и Гоголе.

— Андерсена оставь в покое. Он был великим писателем. Философом. И писал совсем не для детей. Я о другом говорю!

— Если закольцевался на правде, пиши очерки в газеты!

— Ладно, все! С тобой борщ не сваришь!!!

— А с тобой даже компота!!!

В таком духе закадычные друзья пререкались постоянно. Черное — белое. Зеленое — синее. Если один говорил «да!», разумеется, другой утверждал, «нет!». Случалось, оба заводились всерьез и не разговаривали несколько недель, не перезванивались. Но когда встречались, чаще всего в Доме литераторов, все начиналось сначала.

— Все! Заткнись! Сняли тему!

Суржик налил до краев красного вина в граненые стаканы, один пододвинул Чуприну.

— Давай помянем Ольгу Петровну! Светлой души человеком была.

— Да-а… — задумчиво кивнул Леонид. — Неисправимая оптимистка.

— Молча! Не чокаясь! — провозгласил Суржик.

Друзья выпили, закусили бутербродами. Леонид кинул в пасть Челкашу внушительный кусок докторской. Тот, не разжевывая, проглотил, продолжал сверлить хозяина требовательным немигающим взглядом.

«Дождусь я когда-нибудь говяжьих сарделек или нет?» — думал лохматый меньший брат Челкаш.

— Слушай, Ленечка, скажи откровенно! В прошлый раз мы так и не прояснили этот вопрос… — прищурившись, начал Суржик. — Все-таки, какие женщины лучше? Умные или француженки?

В их кругу «француженками» именовали девушек определенного сорта. Хи-хи, ха-ха, бантики-фантики, трусики-кружавчики… Клинических идиоток, одним словом.

— Некорректная постановка вопроса, — отозвался Леня.

— А все-таки! Ты-то сам, как считаешь?

— Разумеется, умные. Нет вопроса. Умной достаточно сказать: «Дорогая! Твой второй довод не кажется мне убедительным!». И можешь полтора часа отдыхать. Она сама все расскажет, объяснит, растолкует. Теза, антитеза, синтез и все такое. А дурочку ведь постоянно развлекать надо. У кого это? У Вишневского, кажется… «Милая! Да та еще и собеседник!?».

— Тупой ты человек! — сокрушенно покачал головой Суржик. — Так ничего и не понял в жизни. Главное у женщины — задница.

— Не спорю, но…

— Я, почему в свое время на Верке-то женился? Лицо, душа, все потом. Я ее в Хабаровском книжном издательстве увидел. В обтягивающей желтой юбке. Цвет такой, знаешь, вырви глаз! И все… с концами!

— Она и сейчас ничего. В форме.

— Ты давно ее видел?

— Года два.

— Пять, Ленечка! Пять! — растопырив пятерню перед лицом Чуприна, взволнованно говорил Валера. — Годы, увы, бегут!

Поздно ночью друзья сидели за столом и негромко пели:

— «Когда проходит молодость…

Длиннее ночи кажутся…»

Два мужских низких голоса старательно выводили слова некогда очень популярной песни. Кстати, оба довольно неплохо пели. Как уже неоднократно отмечалось классиками, если человек одарен, то одарен разнообразно. Все окна и дверь на лоджию были распахнуты настежь, отдельные фразы выплывали из квартиры, кружились над ночным двором, над припаркованными машинами и тусклыми фонарями на столбах.

— «Что не сбылось, то сбудется…

А сбудется — забудется…»

Лохматый Челкаш изредка взлаивал с тахты, на которой всегда располагался с большим комфортом. Леонид бросал ему одно печенье и хвостатый на время замолкал. У Челкаша было свое собственное мнение и по поводу женщин, и по поводу пения песен. Если бы спросили, он бы мог много чего порассказать. Но его не спрашивали.

— «Когда проходит молодость…

Еще сильнее любится…»

Над сонным Кронштадтским бульваром, над Головинскими прудами, над ракушками и беседками плыла старомодная песня из репертуара Леонида Утесова. Бритые наголо подростки, тусующиеся в беседках, услышав отдельные слова, презрительно и снисходительно кривили губы. Пожилые, те, кому не спалось в эту жаркую, душную ночь, выходили на балконы и лоджии, курили, рассеянно хмурились.

До встречи Суржика с Надей Соломатиной оставалось три дня.

Два дня Суржик как на работу приезжал к Леониду на Кронштадтский бульвар. Утром выгуливал Челкаша и набивал холодильник друга продуктами. Вечером чаще всего заезжал просто так, посидеть, потрепаться. На третий день Валера исчез.

Чуприн, уже привыкший к опеке друга, каждый час ковылял на костылях в коридор к телефону и набирал номер Суржика. Без толку. Длинные гудки навевали нехорошие мысли. Только к вечеру по телефону от одного общего приятеля Леонид узнал веселенькую новость. Суржика видели около Дома литераторов с какой-то эффектной рыжеволосой девицей. Оба, почему-то босиком, топали по середине Никитской улицы и были чрезвычайно довольны.

«Валера спятил!» — подумал Леонид. «Влюбился или был крепко выпивши». Что, понимании Чуприна, было равнозначным. Сам он, после развода с Валентиной, пребывал в убеждении — никогда, ни при каких обстоятельствах, никого, даже под наркозом — не полюбит. К такому категорическому выводу привели его ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы.

Полдня Леонид Чуприн сочинял объявление. Одним пальцем распечатывал его через копирку на «Эрике». Получилось очень даже симпатично. «Срочно продается трехкомнатная квартира. Чистая, светлая. Ремонт не требуется!». Подумал, подпечатал адрес и телефон. Потом и цену в долларах указал, которую намеревался получить за квартиру. Мысленно он всю уже распределил, как и на что ее с толком потратить. Что было роковой ошибкой. Леонид, как и большинство творческих натур, в бытовых вопросах был крайне самоуверенным человеком.