Людмила Белякова - Быть единственной

– Не понимаешь ты меня, теть Кать.

– Не понимаю, Маша. – Вдев нитку, тетка подняла на Машу глаза. – И я тебя не понимаю, и ты своих ребят не понимаешь. Разные мы все. В разное время молодыми были. И поэтому не надо им навязывать ничего. Они неглупые. Сами разберутся со своими девушками.

– А я что ж, должна сидеть и смотреть, как они пропадают? – со слезами в голосе спросила Маша.

– Как это они «пропадают»?

– Так гуляют же! – в отчаянии всплеснула руками Маша.

– Что, Мария, опять проблемы? – веско спросил теткин муж, грузноватый, холеный, с красивой сединой мужчина, заходя на кухню – якобы для того, чтобы налить себе чаю.

Маша уже собралась упрекнуть «родственника» за его черствость и непонимание, как ее опередила тетка:

– Проблема та же, что и у всех, – дети вырастают, а мы не хотим этого признавать.

– А, – легко заметил дядя Саша, забирая стакан в подстаканнике. – Это нам знакомо. Это проходит. Все проходит, Маш. – И ушел, на ходу прихлебывая чай.

Маша поняла, что пора собираться домой. Уже начало откатываться утреннее возбуждение и давала себя знать мутной усталостью ночевка в стеклянной клетушке.

Домой Маша пришла уже в первом часу дня. Она нашла на кухне остатки неумело приготовленного завтрака, кучу перепачканной посуды в раковине и внимательно ее осмотрела. Сколько там тарелок-ложек? Нет, кажется, гостей названных не было… Может, и права в какой-то степени тетя Катя – не стоит так уж беспокоиться. Еще не скоро будет это: свадьбы сыновей, какие-то перемены и переселения… Появление невесток-наглячек. А может, ее ребята и не женятся никогда – мало ли таких мужиков? Да навалом! Болтаются как кое-что в проруби, а жен законных не заводят, опасаясь цепких бабьих когтей, обязательств, требований работать и не пить.

Приободренная такой мыслью, Маша прилегла поспать прямо в зале на парадном диване, а не в своей комнате – чтобы сразу услышать, когда вернутся сыновья. Проснулась она только в четыре часа дня. Надо было готовить ребятам ужин. Сейчас оголодают и прилетят… Куда ж и идти, как не к маме?

Но было уже около шести вечера, и Маша начала беспокоиться, когда к палисаду подкатила машина – редкая гостья у их усадьбы. Оттуда вылезли ее сыновья, еще минуту поговорили с кем-то, кто сидел за рулем, захлопнули дверцу и направились к дому.

– Где это вас носит, а? Я тут с ума схожу! А они!.. – Расстроенная Маша не смогла сдержаться и сразу набросилась на сыновей.

– Практика у нас была, мама! По вождению! – поморщился Володя. – Мы же тебе записку оставили.

– Где, где? Не было тут никакой записки! – Маша заплакала, утирая глаза передником.

– В твоей комнате, на тумбочке!

– Где, ну где?

Маша рванулась в свою комнатку, желая тут же уличить сыновей во вранье. На прикроватной тумбочке прижатая флакончиком корвалола, лежал листок в клеточку: «Мама, будем после пяти, не волнуйся».

– Вот это что? – услыхала она над ухом.

Маша стояла, всхлипывая и утирая глаза, а Володя помахал перед материным носом запиской:

– Это вот что, мам?

– Я сюда не заходила, – нехотя призналась Маша, отнимая передник от глаз.

– А мы виноваты? – хмыкнул невежливо Вадик.

Сыновья вышли из комнаты, Маше пришлось семенить за ними. Молча сыновья помыли руки и сели за стол. Маша, все еще по инерции всхлипывая, расставила тарелки.

– Чего-то мне и есть расхотелось, – пробурчал Вадик, кладя локти на стол и хмуро наблюдая, как Маша плюхает в тарелки чересчур разварившуюся картошку.

– Мам, купила бы ты таблетки какие-нибудь подороже, посерьезнее, попила бы, – также сквозь зубы процедил старший. – Невозможно же так: что ни день – слезы, крик… Домой идти не хочется.

«Не хочется? К матери родной – и не хочется?!»

Маша так и замерла с кастрюлькой в руках.

– А к кому хочется? К девкам хочется?!

Она почувствовала, как волна раздражения и едкого, щемящего беспокойства снова поднимается, едва улегшись, и сейчас она впадет в истерику похлеще первой.

– Так, все, я пошел, – решительно заявил Вадим, хлопнул ладонями по столешнице, встал и вышел.

Володя с сомнением посмотрел на тарелку с картошкой и тоже встал. Маша, глядя на это, – неужели и он уйдет?! – помимо воли издала какой-то гортанный звук.

– Я, наверное, тоже еще погуляю, – произнес он, хоть не так решительно, как младший брат, но тоже вышел.

Маше начала жечь руки кастрюлька с горячей картошкой, и она на неверных ногах отошла к плите и поставила ее там, и долго стояла, силясь понять, что произошло. Сыновья, кровинушки, сбежали из дому, даже не поев – голодные, лишь бы от нее подальше! Это как же так?!

Совсем обессилев от переживаний, Маша отошла к столу, где только что сидели ее ребята… Вот и бросили мать… Как она боялась, так они и поступили. Пошли к девкам-сыкухам.

Маша просидела у стола долго и очнулась, только когда варево в тарелках пошло мутной пленкой, и, сделав над собой усилие, поднялась, вылила его назад в кастрюльку. Не те у них средства, чтобы добро пропадало. Вернутся, подогреют и съедят.

Но ребята не вернулись и к десяти вечера, как обычно. Маша легла спать, потому что сил, тем более после суточного дежурства, уже не было. Пригоршня таблеток, неприятно напомнившая ей о совете сына, подействовала быстро, и выплыла она из тягучего, без сновидений, забытья, уже когда было совсем светло.

Проснулась Маша оттого, что из комнат, где раньше жили ее родители, а теперь располагались сыновья, доносилась музыка. Значит, ночевали дома. Это ее обрадовало. Что и как им сейчас сказать? Упрекнуть за неуважительное отношение? Маша вспомнила разговор с теткой – о неизбежности отдаления от нее сыновей. И о том, что к этой мысли надо привыкнуть. Нет, она с этим никогда не смирится! Никому она их так просто не отдаст!

Маша перевернулась на бок и подумала: а может, пролежать вот так весь день? Пусть подумают, что она заболела от их невнимательности. Но какой-то слабенький внутренний голосок вякнул, что вряд ли Машины слезы и истерики будут способствовать хорошим отношениям. Сколько вокруг было теток и старух, сыновья которых пили по-черному, а слезы и упреки ничего, кроме еще большего пьянства и даже рукоприкладства, не приносили. Нет, это не выход.

Маша с трудом, потому что голова была тяжелой после химического сна, встала и принялась напяливать халат.

Ребята уже были на кухне, где громко и хрипловато играл старый репродуктор.

– Доброе утро, мам! – как ни в чем не бывало приветствовал ее Вадик.

Маша, по дороге на кухню, уже заготовила фразу насчет того, не хотят ли любимые сыночки попросить у нее прощения, но, видя, что настроения на скандал у сыновей нет, решила этого не делать – успеется. На приветствие младшенького она не ответила, но довольно мирно поинтересовалась, чем сынки намерены заняться днем.