Елена Чалова - За облаками – солнце

Впереди вдруг открылась набережная, а на углу – какой-то невероятный, абсолютно немосковский дом красного кирпича. Лара позабыла, куда шла, и, приоткрыв рот, таращилась на угол дома, который представлял собой совершенно готическую башенку, увенчанную длинным шпилем-шатром. Над ним или, вернее, фоном для него громоздилась еще одна башня – на этот раз основательно четырехугольная. Но и на этом чудеса не кончались. Крыша здания представляла собой нечто совершенно несусветное, словно кто-то, балуясь, сложил лист причудливыми складками и шутки ради увенчал дом многими гранями, соприкасающимися под разными углами. Лара пошла вдоль одной из стен и обнаружила на ней теремок. Самый что ни на есть настоящий теремок – витые столбики, снизу конструкцию подпирают какие-то вполне сказочные чудовища. А потом оказалось, что часть стен расцвечена изразцами. Керамические панно, покрытые городской пылью, больше обещали, чем показывали, но Лара разглядывала их с восторгом и все пыталась представить себе, каково это – жить в таком волшебном доме.

Лара брела, не глядя под ноги и прикидывая, как бы запомнить дорогу, потому что сюда просто необходимо вернуться с фотоаппаратом. Само собой, каблук ее суперсапожек попал в какую-то засаду, когда она влезла в сугроб, и она упала бы, не подхвати ее чьи-то руки. Насмешливый голос над самым ухом произнес:

– Вы не боитесь переломать ноги, девушка?

Он стоял на тротуаре совсем близко. Зеленые глаза смеялись, волнистые волосы трепал ветер.

– Я хочу узнать, как это называется.

– Что это?

– Ну, дом.

– Зачем?

– Интересно.

– Да? – Он удивленно разглядывал любопытную девчонку. Каштановые волосы, смело подстриженные асимметричным каре. Карие с желтыми точками глаза чуть восточного разреза и скулы высоковаты для славянки. Яркий от помады рот… Вульгарно, но она еще мала. А губы хорошего рисунка. Юбка, само собой, выше некуда. С высоты своих двадцати пяти Андрей усмехнулся: молодежь…

– Это так называемый доходный дом Перцовой, построен в начале двадцатого века, – пояснил он снисходительно.

– Ну и чудненько. – Лара попыталась выбраться из сугроба и опять чуть не упала.

Молодой человек ловко обхватил ее за талию и буквально выдернул из снежной ловушки. Поставил на тротуар и, все еще придерживая за талию, спросил:

– А почему такая модно прикинутая девушка интересуется старыми домами?

– Потому что мне нравится! И я вернусь сюда и буду его снимать!

– Вы увлекаетесь фотографией?

– Ну, в общем да. Только я снимаю не все… только то, что мне нравится. Части, понимаете? Чтобы было не как на открытках, а как видишь… Иногда даже получается – так, как чувствуешь! – гордо выпалила Лара, завороженно глядя в зеленые глаза и удивляясь, с чего это ее понесло откровенничать с незнакомым человеком.

– Было бы любопытно взглянуть… Пойдем прямо сейчас?

– Куда?

– За фотоаппаратом! Заодно и покажете, как можно снять то, что чувствуешь.

– Ну уж нет, быстрый какой… Сейчас я иду в гости. А кстати, вы не знаете, где тут Пожарский переулок?

– Идемте, я вас провожу. – Он решительно взял девушку под руку.

Через пару шагов она нахально попросила:

– Расскажите мне еще о нем.

– О ком?

– О доме Перцовой.

– Вы интересуетесь архитектурой?

«Хам какой», – подумала Лара, которой очень не понравилась насмешливость в голосе мужчины.

– А почему, собственно, вас так удивляет, что я могу интересоваться архитектурой и увлекаться фотографией? – резко спросила она. – Или вы судите о количестве и продолжительности извилин по длине юбки?

Он вдруг покраснел, и она поняла, что угадала. Так и начался этот странный роман-дружба. В тот день он рассказал ей о доме-сказке, который вобрал в себя несколько более ранних построек. Майоликовые панно для него создавал художник Малютин по мотивам языческого эпоса. Внутри, по проекту того же художника, стены покрывала резьба по дереву, но что от былого великолепия дошло до наших дней, сказать гид-всезнайка, который представился Андреем, не мог.

Внимание взрослого мужчины льстило десятикласснице. Лара признавала интеллектуальное превосходство Андрея и пользовалась его склонностью к менторству. Он прекрасно знал Москву, и то, что было лишь смутным ощущением привязанности, под влиянием книг и совместных прогулок оформилось у Лары в чувство любви к городу, который она теперь знала довольно хорошо. Андрей приводил ее к себе, в двушку на Кутузовском, доставшуюся ему от бабушки и полную старых вещей. Они готовили что-нибудь незамысловатое, иногда просто чай. Но скатерть была из лионских кружев, а посуда – дореволюционное серебро и фарфор. Андрей с удовольствием играл роль учителя, показывая, как накрывать на стол, рассказывая об искусстве и религии. Он все же заставил Лару показать фотографии и был неприятно поражен зрелостью и страстностью ее работ. Что-то было в этой девочке, которая взирала на него широко открытыми глазами и так жадно слушала его рассказы. Сначала он решил, что она вовсе ребенок, но потом понял, что это не так. Чувственный рот, знающий взгляд и изредка проскакивающий цинизм волновали его больше, чем он хотел себе признаться. Молодой человек только что расстался с женой и к новым серьезным отношением был не готов. А ненастоящий роман с молоденькой студенткой педа (умненькая Лара сказала, что студентка, а не школьница, чтобы не напугать мужика) его забавлял: он водил ее на фильмы Тарковского, читал ей стихи, показывал старую Москву и сам не заметил, как влюбился в это очаровательное большеглазое создание.

Андрей стал сбиваться с тона. Вел себя то как старший брат, то как будто они много лет женаты и страсти уже нет, но осталась нежность. Лара, хоть и была молода и неопытна, женским своим чутьем прекрасно все понимала. Ей было стыдно использовать мужчину, которому она ничего не даст взамен, но что-то мешало прервать этот роман – не роман, эти сложно-странные отношения. «Я должна сказать ему, что у меня есть жених, что я люблю другого», – сто раз повторяла она себе, а сама только смотрела, как все глубже увязает мужчина, как мучается и тревожится, желая ее и боясь напугать вдруг вспыхнувшей страстью. Они встречались почти год и – никто бы не поверил – ни разу не целовались. Но однажды он не выдержал: они собирались на каэспэшный концерт в каком-то подмосковном лесочке и заскочили к нему домой за термосом и еще чем-то. Лара стояла у окна, возбужденная предстоящим приключением, и что-то жизнерадостно лепетала, а потом замолчала, зачарованная видом на Триумфальную арку.

И вдруг он обнял ее сзади. Руки, скользившие по ее плечам, и его явно возбужденная плоть, которую Лара чувствовала, вызвали в ней ответную горячую волну. Что-то напряглось внутри, натянулось. В нарастающем возбуждении она повернулась, позволила себя поцеловать – и вырвалась. Андрей сделал шаг к ней, но совладал с собой и сказал только: