Виктория Абзалова - Хамелеон

И все же, пусть горькое, отравленное — это было счастье. Жермену даже стало лучше вначале. По крайней мере, он воспрял духом, немного окреп и поправился. С лица сошла жуткая землистая бледность, а в глаза окончательно вернулся прежний блеск. И надежда с невероятным упорством вновь подняла голову.

Снова, как и раньше, мы избегали говорить о будущем. О каком будущем может идти речь, если его жизнь висела на волоске, готовом вот-вот оборваться! Лишь однажды мы позволили себе нечто подобное, — когда Жермен попросил моей руки. Он не вставал на колени, и все случилось неожиданно, почти случайно.

— Знаешь, — заметил он на прогулке с улыбкой, — мне сегодня сказали, что мне повезло с женой.

— Кто же?

— Софи.

Софи была из персонала пансиона, довольно милая простая девушка.

— Мне бы очень хотелось, что бы это было правдой.

Я не успела сказать, что никаких препятствий к этому не вижу. Его глаза, когда-то непроницаемые, а теперь открытые миру до беззащитности, — вспыхнули.

— Делиз, я хочу, что бы ты стала моей женой на самом деле!

Я замерла, потом мягко сказала:

— Нет.

Жермен придержал шаг.

— Конечно, черный цвет тебе не пойдет, но подумай хотя бы о Грегори! Любой ребенок заслуживает того, что бы вместо прозвища ублюдка, носить фамилию своего отца, даже если она не слишком-то достойна!

Ого! Меня даже обрадовало, что у него уже появились силы на гнев и резкость. Они гораздо лучше покорности обстоятельствам. Против воли, я улыбнулась и быстро поправилась.

— Я люблю тебя, но не хочу, что бы наша свадьба происходила на 'смертном одре'. Мы поговорим об этом, когда ты будешь в состоянии вести меня к венцу, а не наоборот.

— Ты же знаешь, что этого никогда не случится.

Опять!

— Я не хочу об этом знать! — я тоже разозлилась, — Жермен, так нельзя! Тысячи людей встают после жутких травм, живут, не смотря на самые тяжелые болезни, поражая воображение врачей. Все болезни у нас в голове. Если ты не веришь, то конечно не поправишься!

Не знаю, верила ли я сама хотя бы на половину в то, что говорила, но прозвучало это достаточно убежденно. Жермен рассмеялся.

— Прости, Делиз, я больше не буду раскисать!

Первый гром грянул в лице моего отца. Поль Левеллен явился собственной персоной, дабы призвать свою блудную дочь к… 'ответственности'!

О! он был даже слишком мягок, вежлив и тактичен, что бы высказывать все прямо, — настоящий аристократ!

Но… как бы вежливо они с Жерменом не вели себя, у меня складывалось кошмарное впечатление, что… Что мой отец просто ждет его смерти! Ждет, когда неизлечимый недуг возьмет свое, и сомнительный субъект избавит его единственную дочь от себя.

Я не могла сердиться: все же отец любил меня, а Грегори любил еще больше, и был полон решимости сделать все возможное для нашего блага. Вот только дело было в том, что мое единственное благо заключалось, как бы кощунственно это не звучало — не в ребенке даже, а в его отце!

И словно кара небесная за наше греховное в людских и божеских глазах счастье, возмездие за несколько нечаянных месяцев, подаренных расщедрившейся против обыкновения судьбой — реальность взяла свое. Жермену резко стало хуже: все-таки начало сдавать слабое сердце…

Это было страшно! За несколько недель он почти перестал вставать, вернувшиеся боли мог снять только морфин. Однажды войдя, я застала его на ногах у стены, аккуратно готовящим себе лекарство. На моих глазах, не заметив непрошенного наблюдателя, Жермен приготовил себе десятеричную дозу…

Я накрыла его руку своей, и мы долго смотрели в глаза друг другу…

После чего я помогла ему лечь. И, видя, как он мечется, думала: а что бы ты сделала, если бы он попросил тебя помочь в этом? Сколько можно мучиться… Смогла бы ты позволить ему выполнить задуманное? А смогла бы отказать, если бы он снова посмотрел на тебя так?

В то утро мы гуляли с отцом — для серьезного разговора. Последний бастион рухнул, и я больше не могла сомневаться в своем положении: несомненно, Поль Левеллен приложит все старания, что бы его внук занял достойное его место в обществе, но его дочь отныне была вычеркнута из мира живых даже в большей степени, чем Жермен Совиньи.

Однако, и я не могла поступиться тем, что приобрела. Мы долго не хотели уступать друг другу, — и это пожалуй, была наша первая настоящая ссора…

Пока, поднимая юбки в пыли, не примчалась Софи:

— Мадам… Ваш муж… о, мадам!

Всхлипы простодушной девочки прозвучали, как гвозди в крышку гроба. Я бежала к корпусу пансиона, не помня себя вовсе…

Слова доктора в госпитале Св. Урсулы сыпались, как комья земли.

— Внезапный криз. Это могло случиться в любой момент… к сожалению, мы до сих пор не…

Я остановила их движением руки.

— Я могу его видеть?

— Конечно, мадам.

Жермен был без сознания. Я до рези в глазах вглядывалась в белое заострившееся лицо. В какой-то момент мне показалось, что он уже умер, но ладонь в моих руках была еще теплой, и сердце его еще бьется.

Я не знаю, сколько времени я провела сидя около неподвижного тела, пытаясь увидеть хотя бы слабый проблеск жизни. Почувствовав, что сама проваливаюсь в нечто, похожее на беспамятство, я заговорила. Я говорила о том, что он значит для меня, о том, что не позволю ему уйти от меня так, я говорила о нашем сыне… Высшей несправедливостью мне казалось то, что это случилось именно сейчас!

Еще, я жалела, что не приняла его предложения.

Я подняла голову и увидела за окном короткие сумерки. Меня никто не гнал, и мне стало страшно: если они не просят меня уйти, то это могло означать только то, что Жермен действительно умирает, и мне просто дают возможность с ним попрощаться…

Я просидела рядом всю ночь, не сомкнув глаз. Я слишком боялась, что когда проснусь — увижу, что Жермен мертв. Я плакала. Я опухла от слез. Я ослепла и оглохла, во мне не осталось никаких ощущений. Я почти не заметила того, что у меня пропало молоко, предоставив Элен самой справляться с раздосадованным малышом.

К полудню они попытались меня увести.

— Нет, — я даже не знаю, сказала ли я это вслух, или же просто дала понять, что меня отсюда только вынесут.

Больше меня не трогали. В какой-то момент рядом появился отец, но я не могу точно сказать в какой: я тут же забыла об этом.

Я охрипла, но не помню почти ничего из того, что я говорила. Несколько раз я все же проваливалась в сон, но просыпалась от ужаса. Если бы я могла, я бы молилась, но слова молитвы не шли в голову. Я могла только шептать бессвязные обещания.

— Вернись! Вернись, и я охраню тебя ото всех бед! Вернись, я не позволю волосу упасть с твоей головы! Вернись…

Любовь — что она такое? Любая страсть может угаснуть, любое чувство может иссякнуть, но даже сейчас, при мысли о том, как может сложится наша жизнь — я не испытывала ничего кроме надежды — пусть ОН живет!! Где бы мы ни были, кем бы мы ни были…