Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки

— Это все равно, что сравнивать собор Святого Павла с Огурцом [112] Огурец — прозвище стеклянной башни, нового офисного центра в Лондоне. , — говорю я. — Один — старый и хорошо знакомый, другой — новый и неизведанный. Вопрос в том, который из двух выдержит испытание временем?

— Извини, я не расслышала тебя, Люси, — произносит Эмма.

— Ты знала все это время? — спрашивает Изобэль, поворачиваясь ко мне. Ее подбитый глаз поблек, замечаю я, и она одета соответственно событию. Ее сандалии от Роже Вивье дают ей преимущество в росте, и она возвышается над всеми нами, а платье на ней более уместно на ежегодном торжестве в галерее «Серпентайн». Однако все это, конечно, не имеет значения. Хотя я понимаю, что поддержание стандартов на высоком уровне имеет для нее огромное психологическое значение. Она определенно стала бы правомочным представителем школы разведенных жен Джерри Холл, думаю я про себя.

— Мне действительно очень жаль, Изобэль, — бормочу я. — Я хотела рассказать тебе, но думала, что Эмма закончит эти отношения прежде, чем ты все выяснишь. Я была поставлена в ужасно неудобную ситуацию.

— Я понимаю твою дилемму, Люси. Но все же тебе следовало решиться, ведь я имела право знать об этом. — Она поднимает кожаный кейс и держит его обеими руками перед собой.

Я пытаюсь представить, что может быть там, внутри. На какое-то мгновение я спрашиваю себя, не вздумала ли она застрелить Гая. Однако с ее месячным денежным пособием она могла бы нанять кого-нибудь, пытаюсь я рассуждать логически.

— Однако ты оказала мне услугу, потому что четыре недели назад я не раскрыла бы степень его обмана и, вероятно, даже рассматривала бы возможность примирения, — говорит она. — Я, возможно, не поняла бы, что он неисправимый лжец.

Она открывает кейс, достает какие-то бумаги и фотографии и начинает листать их. Некоторые мне знакомы, другие оказываются сюрпризом. Она знает, что Эмма живет в их квартире в Клеркенвелле. Она знает, что он заразился вшами непосредственно от моих детей. Она знает, что его секретарша замешана в обмане. Она даже знает, что Эмма и я вламывались в их дом. Она смотрит на меня, когда говорит это, а я смотрю на свои ноги, как напроказивший ребенок.

— Извини, я ужасно раскаиваюсь. Я думала, если Эмма удалит сообщение, возможно, я смогу изменить ход истории.

Другие открытия оказались сюрпризом. Эмма встречалась с его двумя младшими детьми. Она провела уик-энд в отеле рядом с их пристанищем в Дорсете, так чтобы Гай мог навешать ее, когда якобы уходил на пробежку. У Изобэль даже была информация еще об одной женщине, с которой он спал пару раз в течение прошлого года.

— Она для меня ничего не значит, Эмма, — вставляет фразу Гай, дабы по мере возможности сбить пафос и заставить ее изменить позицию.

— Слишком поздно, Гай, — говорит Эмма. — Когда я пришла той ночью к тебе домой, я поняла, что ты никогда не имел намерения оставить свою жену.

— Как ты можешь извиняться перед ней, когда женат на мне более десяти лет? — шепотом кричит Изобэль. Тихие слезы льются по ее щекам, и тщательно подведенные глаза начинают размазываться. Я предлагаю ей грязный бумажный носовой платок, который нахожу в своем кармане, и подхожу к ней, чтобы обнять, но она отталкивает мою руку.

— Мне так жаль! — продолжает Эмма. — Я не думала, что все так обернется.

— А как ты хотела, чтобы обернулось? — резко спрашивает Изобэль, медленно подступая к Эмме. — Действия имеют последствия.

— Думаю, я просто наслаждалась моментом, — объясняет Эмма, пятясь к прикроватному столику. — Я думала, что влюблена. Гай должен нести ответственность за свои поступки, а не я.

— Ты не имеешь права любить чужого мужа! — уже во весь голос кричит Изобэль, стоя менее чем в паре футов перед Эммой. — Ты не просто увела его у меня, ты отняла его у детей! Ты даже встречалась с двумя нашими детьми и не чувствовала угрызений совести за то, что делала! Ты хотела украсть чужую семью, потому что у тебя нет своей!

Изобэль вытаскивает конверт.

— Фотодоказательства! — провозглашает она и с шумом швыряет конверт на туалетный столик.

Более всех потрясен Гай. Он даже не может говорить! Интересно, выполнила ли Эмма свое обещание разорвать отношения с ним к тому моменту, когда в спальню ворвалась Изобэль?

Я смотрю на кровать. Она не тронута. Руководствуясь цепочкой комментариев Эммы, высказанных ею сегодня чуть ранее, я сразу же понимаю, что это важный признак. Я смотрю более внимательно и обнаруживаю, что на покрывале кровати, того же самого зелено-фиолетового дизайна, что и в моем номере, лежат какие-то веши. Они аккуратно разложены. Это очень напоминает игру для тренировки зрительной памяти у детей: на поднос кладут разнообразные предметы, а тебе надо вспомнить, что там лежало пять минут назад. Я узнаю лифчик «Агент-провокатор» и трусики, которые Эмма выкрала той ночью, когда мы инспектировали гардероб Изобэль. Лямка лифчика была порвана во время нашей с Эммой борьбы. Гарнитур занимает почетное место посредине кровати. Кролик торчит слева от трусиков. Справа другие предметы в ассортименте — полагаю, это подарки Гая Эмме: браслет, идентичный тому, что Изобэль носит на своем запястье; духи «Джо Малон»; роман; несколько авиабилетов, оставшихся от различных уик-эндов. У ножки кровати валяется пустая черная «Хлоэ Пэддингтон».

— Я как раз была в разгаре завершения наших отношений, Люси, — поясняет Эмма, глядя на меня и как бы ища подтверждения своим словам. — Я обещала тебе, что до конца этой недели все закончится!

— Ты же говорил, что ты в Германии? — прерывает ее Изобэль, адресуя свой вопрос Гаю. — Как ты мог лгать мне с такой беспардонностью? Ты совсем не уважаешь меня и наших детей? — Она стоит, не двигаясь с места, и все остальные словно прирастают к своим местам.

Гай охвачен паникой. Глаза у него безумные. Его взгляд скользит от одного к другому, пока, наконец, не останавливается на нейтральной территории, где-то на среднем удалении. Он смотрит на себя в зеркало туалетного столика.

— Наш брак был обречен, — холодно говорит он. — Я был для тебя всего лишь бумажником. Ты даже не захотела, чтобы я думал над тем, чтобы сменить работу, поскольку ты слишком любишь себя. Едва ли у нас был полноценный секс. Наша жизнь была настолько расписана твоими нескончаемыми планами, что я утонул. Задохнулся от мещанства.

— Вряд ли можно назвать Ноттинг-Хилл мещанством, — возражает Изобэль.

— Мещанство — это состояние души, — парирует Гай.

— У нас был секс каждые две недели, это очень неплохо, — говорит она. — Разве не так, Люси?

— Она права, — подтверждает Эмма. — У них с Томом секс был реже.

— Это из-за того, что у нее нет прислуги, — поясняет Изобэль.