Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

— Сегодня — это вряд ли, а на днях попробуем.

Он что-то записал на настольном перекидном календаре, которым пользовался вместо всяких там новомодных органайзеров в компьютере. Расписания в компьютере, конечно, тоже были, но в календарике академик Янсон делал пометки личного характера.

— Имущество делить надо? — продолжая писать, спросил он.

— А нет у нас совместно нажитого имущества! — веселилась Машка. — Квартира моя, досталась от родителей, евроремонт в ней тоже мой. Я бабушкину в Севастополе продала года два назад и все деньги ухнула на глобальное изменение интерьера! Мне очень повезло с дизайнером. Необыкновенная женщина Ольга Петровна — энергичная, талантливая, стройная такая, на девчонку похожа, и мудрая, как египетские пирамиды!

— Она про Юрика все сразу поняла и мои «мужу нравится это и вот это» мягко так, тактично задвинула. И настояла, чтобы квартиру, каждый уголочек, делали под меня. Дипломатично: «Вы ведете все хозяйство и много работаете, и дома работаете по ночам, значит, обстановка вокруг должна быть максимально комфортной и уютной для вас во всем, в каждой мелочи!» А еще она следила за финансами. Я предложила сразу снять со счета большую сумму и ухнуть в стройку. Но она объяснила, что это неправильно, и снимала со счета деньги копейка в копейку по смете и чекам. Я тогда спросила: зачем? А она загадочно отмахивалась: «Пригодится». Спасибо ей огромное, я ведь только в Америке доперла зачем! А вот как раз за этим! Сейчас у меня на руках, благодаря ей, все документы, подтверждающие, что ремонт и вся обстановка сделаны за мой счет! А прописан он у своей мамы, дабы не потерять собственность, мало ли чего!

— А что ж муж, чиновничьи доходы не вкладывал?

— Вкладывал! — радостно отрапортовала Машка. — В себя! Дорогая одежда, курорты, рестораны, развлечения, даже салоны красоты! Ейбогу, не вру! Добавил к оставшимся от ремонта деньгам свои сбережения, накопленные нелегким кресельно-кабинетным трудом, и купил джип. Вот скажите, Кирилл Павлович, зачем ему джип? Все его бездорожье — это одна колдобина на въезде к дому!

— Для престижу! — предположил академик, заразившись Машкиной развеселой бесшабашностью. — Давай-ка, Мария Владимировна, еще по кофейку, да с коньячком. — И заговорщицки подмигнул: — За твою Liberty, так сказать! — Отдал распоряжение секретарю по селектору и вернулся в разговор: — Значит, делить нечего?

— Денежку Юра считать умеет. Он же понимает, что присудят ему полмашины и оплатить половину ремонта и купленных вещей. Машину я и так ему отдам, а вредить «престижу» и «доброму» имени участием в судебных разбирательствах — ни боже упаси! Ни-зя-я!

— Да уж! — кивнул академик и спросил строго, перестав улыбаться: — Ты твердо решила? Может, вы поругались и ты обиделась?

— Я не могу на него обижаться, Кирилл Павлович, — посерьезнела и она. — И обидеться не могу, он чужой мне человек. Посторонний. Я это в Америке поняла, я там очень многое поняла про свою жизнь.

И она рассказала все Кириллу Павловичу — под кофе с коньячком и все отключенные телефоны очень занятого, невероятно занятого академика Янсона.

— Так... У меня есть замечательный адвокат, — выслушав, академическим тоном заключил Кирилл Павлович. — Великолепный прохиндей, как и положено в такой профессии. Он сделает все быстро: разведет и бумаги, какие надо, заставит твоего чинушку подписать, тем более ты говоришь, что скандалы могут попортить его салонное лицо.

А Машка чуть не разревелась — хлопала ресницами, разгоняя навернувшиеся слезы.

Какого такого вселенского одиночества она испугалась до умопомрачения тогда, пять лет назад?! Нет, не было никогда никакого одиночества!

А была обожаемая ею до полного восторженного погружения по самую макушку работа, и академик Янсон, и сама у себя она была!

А когда человек есть сам у себя, полностью есть — с набором уважения, любви, поощрения, поругивания за глупости и ошибки, балования себя, родного, такого, какой уродился, — то нет и быть не может никакого вселенского одиночества!

Юрик надрывался желанием вернуть в стойло взбрыкнувшую женушку, звонил, отчитывал, грозился, требовал немедленной аудиенции для разбора полетов, но Машка отключала телефон, не вступая в переговоры.

На следующий день, поздно вечером, ближе к ночи, открывая входную дверь, Машка услышала разливающиеся по пустой квартире трели телефона. Подозревая, кто это может быть, она, не торопясь кидаться к трубке, заперла дверь, сняла обувь, втайне надеясь, что звонившему надоест ждать.

Не тут-то было!

— Да. — устало отозвалась она на долгий призыв поговорить.

— Мария? Что у нас с дверью, я не мог попасть в дом!

За последние двое суток Юрик, видимо, подзабыл, что воспитанные люди здороваются, когда звонят.

— У меня с дверью все в порядке! — порадовала его Машка. — У меня надежная железная дверь!

Прошла босиком в кухню, включила чайник, прижала трубку с неугомонным мужниным голосом плечом к уху, доставая кофе и турку, — еще надо поработать, а спать уже хочется, вошла-таки во вкус здорового сна за полгода!

— Ты что, сменила замки?! — прозвучал в ответ потрясение-возмущенный полушепот. Юрик не поверил в такую возможность.

— Ну конечно, сменила! А то мало ли кто может прийти!

Новость была трудноперевариваемой для нежного организма российского чиновника.

— Это безумие! — выдавил ударник бюрократического труда. — Что с тобой произошло, Мария? У тебя стресс или что-то случилось там, в Америке?

«Со мной случилась Liberty, по кличке Свобода!»

И опьяненная этим вирусом Машка доброжелательно посоветовала Юрику:

— Ты возьми ключи у мамы, или у кого ты там сейчас живешь.

— У тебя точно что-то произошло с психикой! — медленно приходил в себя Юрий Всеволодович.

— Коллапс? — предположила, балбесничая, Машка.

— Мария! Ты не отдаешь отчет своим действиям! У тебя расшатались нервы!

Машке надоело! Сколько можно-то?!

— Юр, притормози! — сказала она жестко, с нажимом. — Не советую двигаться мыслью в данном направлении. У меня имеются справки, заверенные российскими и американскими врачами, о полной моей вменяемости 'и психической нормальности! Они, знаешь, американцыто, весьма в этих вопросах щепетильны. Это я на тот случай тебе говорю, если вдруг ты решишь, что можно меня в дурдом пристроить для дальнейшего твоего комфорта и благолепия! Привыкай и осваивай мысль о том, что мы разведены. Все! Меня больше нет в твоей жизни!

— Что ты такое говоришь! —. возроптал страдалец. — Я...

— Юра! — перебила Машка. — Пошел в жопу! — И выключила трубку.

Утром ее разбудили колокольные трели звонка в дверь. Машка сползла с кровати, кое-как разлепила глаза по дороге к двери и окончательно проснулась, посмотрев в глазок.