Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

Мужских желаний и страстей и рокируешь кавалеров

По рангу значимых мастей...

Победный подхватил:

Ты все на свете знаешь точно:

как пить чаи, что говорить,

Не позволяя многоточью призывно разум твой будить...

Машка всем корпусом развернулась к Победному, сияя от радости:

— Вы говорите по-французски!

Костер внутри пыхнул, напоминая о себе. Дима улыбнулся ей навстречу — такая она была необы кновенная...

Эпоху назад, когда он гулял с шестнадцатилетней Машкой по городу и заговорил с ней на английском, она всплеснула руками от радости, восторженно просияла глазами и воскликнула на всю улицу:

— Дима! Ты говоришь по-английски!

Он расхохотался:

— Машка, нельзя так радоваться чужим успехам, сожрут!

— Да я чужим не радуюсь. Я твоим радуюсь!

Они бродили, разговаривали на английском,

так что милиционер проводил их подозрительным взглядом. В закрытом военном городе Севастополе иностранцев не было, и люди, разговаривающие на другом языке, вызывали поэтому определенные вопросы; они сбежали от милиционера, хохоча. А Машка крикнула на бегу блюстителю порядка:

— Мы тренируемся!

Это она его сподвигла к изучению на уровне совершенства языка. Восемнадцатилетнего Диму заело, что двенадцатилетняя шпингалетка трещит по-английски, как на родном, а он...

От тоски безбрежной на службе он выучил немецкий, чтобы занять чем-то голову и прогнать муторные мысли. Это оказалось несложно: изучая английский, он для себя выработал систему, применимую к изучению любых языков, ну а французский совсем легко пошел. Между делом.

— Говорю, — признался он с допустимой долей самодовольства.

Она сияла серебром восторженных, как у той, далекой Машки, глаз.

— Это же малоизвестный, забытый французский поэт девятнадцатого века, его еще обвинили в шпионаже за то, что он писал «пить чаи», когда Франция воевала с Англией. Я только поэтому запомнила это стихотворение! А вы?

— А я набрел как-то на букинистическую лавочку в Лионе, перелистывал книги и наткнулся на эти строки, и подумал: «Времена меняются, нравы остаются» — и почему-то запомнил.

— Ну, говорите по-русски! Нам же тоже интересно! — капризно призвала девуля напротив.

Маша с Димой дружно повернулись на голос. Осип, слышно только для Димы, тяжко вздохнул рядом.

Пятна конфуза на лице Игоря Алексеевича разгорелись особенно ярко, оттеняемые белой нашлепкой на лбу, гости, слышавшие требование барышеньки, более открыто, чем Осип, покашливали в кулачок и вздыхали.

Похоже, только девуля и сидящая рядом с ней подруга, вчерашнее «украшение» пляжного отдыха Игоря Алексеевича, чувствовали себя раскованно и в полной радости.

Машка развеселилась: действительно, им же тоже интересно, чтой-то гости надумали балабо-лить по-французски!

— Простите, вы что-то спросили? — весело

уточнила она.

Девуля переглянулась с подругой: «Ачё я спросила?» Ах да!

— Я спросила. кем вы работаете!

— Я историк.

— А-а-а... — Девица явно потеряла всякий интерес к объекту. Удержавшись, надо отдать должное, от пренебрежительного жеста рукой.

Игорь Алексеевич опомнился и поспешил спасти ситуацию, подскочил, подхватил бокал.

— Господа! — потребовал он внимания. — Предлагаю тост за прекрасную женщину, которая, не имея специальной подготовки, будучи простым историком...

На этом месте Осип хмыкнул, Дима услышал и решил, что Осип Игнатьевич устал от витиеватости построения фраз хозяином застолья — до этого гости пережили четыре пышно расцвеченных словесами и оборотами тоста.

— ...не-задумываясь кинулась спасать тонущего человека! За вас, Мария Владимировна!

— Благодарю! — ответила Мария Владимировна.

Подняла бокал, и наблюдавший за ее движением Дима увидел на первой фаланге безымянного пальчика родинку в виде подковки.

«Моя!!» — яростно, неистово, как наваждение, полыхнул в нем, сметая все препоны, удерживаемый, контролируемый до сих пор огонь.

Зарычало зверем, утробно, каждой клеткой, обожгло мозг!

«Не отпущу!! Будь ты хоть трижды мать, хоть трижды чья-то жена! Как ты могла меня не узнать, черт тебя побери!!»

Он не тост поддерживал, выпив махом остатки вина в бокале!

Сидя. Встать, как все мужчины за столом, выражая уважение даме, он не мог!

Все! Надо заканчивать этот балаган! Он отвернулся — смотреть на нее не мог. рычавший в нем зверь метался, не слушая его приказов, требуя заграбастать прямо сейчас, утащить в берлогу и не выпускать!

«Сидеть!» — проорал Дима зверю внутри и щелкнул кнутом. Зверь присмирел и попятился в нору, уступая воле более сильного. «А вот теперь спокойно подумаем!» Он посмотрел на Машу. Она выглядела напуганной. Интересно — почему?

И устала — проступили морщинки, незаметные раньше, тень намекнула о своем существовании под глазами. Боится его или себя?

Что бы то ни было, сейчас ей надо дать передохнуть. Поверить, что он ей не опасен, расслабиться. Дима потом у нее спросит, почему она так напряжена и чего так испугалась. Или не испугалась?

Если он выкажет свой интерес сейчас — она сбежит! Факт.

«Ладно, Машка, расслабься, ни о чем не думай, отдыхай! Парни за тобой присмотрят».

— К сожалению, мне пора, — поднялся со своего места Победный.

— Как же так, Дмитрий Федорович? — расстроился Игорь Алексеевич, подскакивая вслед за гостем. — Впереди коктейль, танцы и фейерверк!

— Жаль, но мне надо ехать. Дела в Москве.

Про дела и Москву он упомянул исключительно для Машки, объяснять свои поступки и решения кому бы то ни было не в его правилах.

Маша расслабилась, почувствовав «Уф!» организма и сознания, и тут же расстроилась, вроде бы туча миновала ее стороной — он уезжает! Но он уезжает, и они больше никогда не увидятся!

— До свидания, Мария Владимировна, — галантно, отстраненно кивнул господин Победный. — Приятно было познакомиться.

—- Мне тоже приятно, — ответила она по-французски, — удачи вам. Прощайте. Как навеки простилась. — Прощайте, Осип Игнатьевич. Она ушла минут через десять после отбытия господина Победного со товарищи, сославшись на принятую причину — головную боль, не придумав ничего оригинального.

Игорь Алексеевич поуговаривал для приличия, но к Марии Владимировне, «простому историку», потерял всякий интерес. Она скорее мешала «простотой», а главный гость, ради более близкого знакомства с которым все и затевалось, уже отбыл.

Маша захлопнула дверь номера, привалилась к ней спиной, скинула босоножки, отбросила их куда-то, съехала по двери и, усевшись на пол, вытянула ноги.

Она справилась! Она молодец!

Да и ни с чем особым справляться не пришлось — только с собой. Дмитрий Федорович не выказал никакого интереса к ее персоне — ни человеческого, ни мужского.