Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

Он привык самоутверждаться на работе, отфутболивая и мурыжа в коридорах просителей, зависящих от «точки его почерком» на документах, и еще больше самоутверждаться дома за счет безропотно сносящей нотации, поучения жены.

Он любил себя, он был пуп своей вселенной, которая начиналась с него и заканчивалась им же. А теперь он изгнан из своего единоличного рая и вынужден жить с мамой, которая сама себе пуп в своей трехкомнатной, оставшейся от министерского мужа вселенной, с не меньшим набором амбиций и самолюбования.

Снимать обычную квартиру ему не по чину, а ту, что по чину, не по деньгам, подавать на раздел имущества — утопия, еще и платить Маше заставят. Денежки он считать умел!

На собственную квартиру не прикопил неосмотрительно — а зачем? В его жизни все было в полном порядке: квартира жены в центре города с евроремонтом и стопудовая уверенность в ее вечном стоянии у его сапога!

А тут развод! Да, ни чихнуть, ни пукнуть! Бедный Юрик, и до Ерика далеко!

Конечно, ему надо назад, к Машке! А как же!

Кто-то ведь должен ему попку, подтирать, не маманя же!

Все это она понимала, и от этого понимания становилось тошно, как будто смотрела со стороны на незнакомую женщину и вздыхала над ее нелегкой судьбинушкой: «Ой, бедненькая, маялась-то как!» Слава тебе господи, в прошедшем времени!

Спасибо, Америка — «оплот свободы», — предоставила возможность остановиться. Отдышаться, разобраться в себе.

Но сегодняшней, настоящей Маше было, как говорят ее студенты, «глубоко до фени!».

До нее самой, а может, и глубже.

Вот кому было безразлично, так это реке и пейзажам по ее берегам. Уж страстей тут — надрывов-разрывов, слез, горя, любви до гроба, секса шалопутного в кусточках на берегу — о-го-го, сколько всего перебывало!

А что ей, реке, — течет и течет себе. В планы пламенных коммунистов по переустройству природы и поворотам рек в обратную сторону — пронесло! — не попала, по причине собственно малости и небурности вод, под электрификацию с непременными плотинами и затоплением прибрежных районов — тоже.

А людишки... А что людишки — вечно у них любовь, ненависть, встречи-расставания, юность-старость, кинжально-винтовочные революционные страсти. Сколько их было и сколько еще будет...

А она течет себе, и будет с нее!

«Жил один еврей, так он сказал, что все проходит...» — спасибо Розенбауму за напоминание о вечном.

Она вдруг сообразила, что довольно долго молчит после разъяснения их теперешнего семейного статуса, смотря на реку и думая о своем.

«Да неужели ушел?»

Она подобралась на сиденье, повернулась в его сторону. Ага! Ушел, как же! Не высказавшись? Как в том анекдоте: «А если завтра война, а я не отдохнувши?»

А если завтра война, а Юрик не высказавшись?

Он тоже смотрел вдаль, на реку и почему-то молчал, почувствовав на себе Машин взгляд, посмотрел на нее.

— Ты очень изменилась после Америки, — сказал нормальным, усталым голосом.

— Юра! — поразилась преувеличенно Маша, даже ладошку на грудь уложила, от чувств-с. — Ты умеешь разговаривать нормально, как все люди?

— Дай мне сигарету.

Не ожидая Машиного разрешения, он протянул руку, взял пачку со стола, долго шебуршил пальцами, — сигарета никак не вытаскивалась, — достал, бросил пачку в раздражении, наклонился, взял зажигалку и прикурил, тоже бросил громко на стол и махнул нетерпеливо официантке рукой.

Маша сидела спиной к барной стойке и трем ступенькам входа справа от нее и не могла видеть, как отреагировала девчушка на этот пренебрежительный барский жест. Девчушку ей стало жалко — она была молоденькой, улыбчивой, шустренькой и умела варить превосходный кофе, ее здесь все любили и улыбались в ответ на ее открытость.

— Виски сто. Без льда, — приказал Юрик.

Маша улыбнулась девочке, извиняясь за чужую грубость. Да, человеческий, нормальный тон Юрику давался тяжело, тянуло по привычке на ком-то отыграться.

Он затянулся, как курильщик со стажем. Машка удивилась: Юрик прежде не курил, по крайней мере в ее присутствии, и не поощрял ее баловства.

Он много чего не делал в ее присутствии, как выяснилось, — не водил девиц домой, не курил и никогда не разговаривал нормально, по-человечески.

Девочка принесла его заказ и быстренько ретировалась от греха.

Неожиданно Машу ударил в спину порыв предгрозового ветра, швырнув вперед, в лицо волосы, оставляя на спине ощущение покалывания. Она повертела головой, оглядывая, насколько это было возможно из-за зонтика, небеса.

Вертеться было неудобно, потому что Мария снова пристроила ноги на кошелку, на второе кресло, пока предавалась размышлениям о вечном, менять позу ей не хотелось, и то, что удалось обозреть, радовало солнышком, синевой и полным отсутствием грозовых туч.

Чудеса-а!

Она еще повертела головой, посматривая по сторонам. Немецкие пенсионеры ушли, на их месте, у входа появился парень в шортах и с голым торсом, здоровый такой, сидел в углу возле входа и потягивал пиво из высокого запотевшего стакана.

— Да, — напомнил о своем присутствии Юра, — ты очень изменилась. Я решил, что у тебя там любовник был, поэтому ты стала такой... неуправляемой. Но по своим каналам разузнал, что ты вела там вполне пуританский образ жизни и никого у тебя не было.

Вот не может он, убогонький, говорить нормально, даже перейдя на человеческий тон, без «пуританский» — ну, Господи, прости!

— Что с тобой случилось, Маша? Что за резкие перемены характера?

Еще один порыв ветра ударил Машу в спину, взметнув волосы, оставив легкое электрическое покалывание на коже.

Да что за дела, что за ветры? Она не стала крутить головой в поисках надвигающейся на небе грозы — ветры и ветры, гроза и гроза, тут бы от Юрика отделаться, и очень бы хотелось, раз и навсегда.

У меня всегда был такой характер. Ты не замечал и не знал меня совсем, тебе было не нужно и неинтересно меня узнавать. Юр, если бы у меня не было сильного характера, я бы никогда не защитила ни одной диссертации и ничего не достигла бы в науке и уж точно не прожила бы с тобой столько — давно бы сдохла!

— Не передергивай! — повысил он голос.

— Не нравится? — спокойно спросила Маша. — Тогда встал и пошел отсюда к черту! Я тебя на рандеву не приглашала! Ты зачем приехал?

Он ткнул бычком докуренной до фильтра сигареты в пепельницу, сделал большой глоток виски из широкого стакана, посмотрел ей в глаза.

Зло посмотрел. Проняло.

— Хорошо. Я скажу, зачем приехал. Ты так быстро все решила, выкинула меня из дома, из своей жизни...

— Ближе к сути, Юра! — потребовала Маша.

— Не перебивай меня! — прикрикнул он. Но, что-то там сообразив чиновничьими мозгами, быстро изменил тактику разговора: — Извини. Выслушай меня и подумай над моим предложением. Я предлагаю договор.