Татьяна Веденская - Не ходите, девки, замуж!

Мой муж не тратит времени на глупый ящик, как он называет телевизор. Наши с ним распорядки дня не совпадают тотально, мы как будто с разных планет, но умудряемся, однако, мирно жить и не спорить. Мы не ссоримся, не таим никаких друг на друга обид. Мы с удовольствием ходим вместе гулять в парк или на бульвар, любим сына, можем долго разговаривать на кухне о политике (это он) или о семейных дрязгах в домах моих подруг (это, конечно, я). Он звонит мне из города, когда возвращается с переговоров, и спрашивает, чего нужно купить. Жизнь наша мирная и комфортная, сладкая до приторности. Иногда мне кажется, что это как раз оттого, что мы не любим друг друга. Только тот, кого любишь, может сделать тебе по-настоящему больно. Во всех остальных случаях броня слишком крепка. И после того, что было в моей жизни, после моего мучительного, невыносимого, хотя и зарегистрированного должным образом брака с Сергеем Сосновским, который в силу моей к нему любви мог и делал мне так больно, что иногда было трудно даже дышать, я уже не хотела любить. Мне было хорошо. Почти хорошо, потому что люди никогда не бывают довольны целиком и полностью. Но мне нравилось, как тихо, спокойно и гармонично течет теперь моя жизнь. Сейчас, когда мой самый любимый человек на свете пошел в детский садик, моя жизнь мне нравилась больше, чем когда-либо.

Я отвела Мусяку в ясли в первый раз где-то в середине сентября. Можно было и чуть раньше, но Мусякин был немного вял, чуть покашливал, и мы с мужем решили дать ему еще пару недель перед тем, как он столкнется с суровой правдой жизни. И надо сказать, что для человека, за все два года своей жизни ни разу не расстававшегося со мной больше чем на три часа, он перенес это испытание с достоинством. Всю дорогу в заветное детское учреждение я рассказывала ему, что садик – это такое специально подготовленное для него место, с игрушками, карандашами и прочим детским оборудованием.

– Для меня? – удивился Мусякин. – Спе… списияльна?

– Списияльна, – с готовностью подтвердила я. Да, было бы лучше, чтобы я поправляла его неправильные слова, но он так прикольно их порой произносил, что мы с Володей тоже начинали говорить их именно так – по-мусякиному.

– Что ж, – воскликнул он и, к моему вящему удовольствию, пошел в группу безо всякого сопротивления.

Я смутно помнила, как моя мама тащила меня за руку, не оглядываясь и не придавая значения моим истеричным воплям, а потом оставляла в предбаннике, прямо как я была, в шубе из коричневого искусственного меха, которую нам отдала соседка, в варежках на резинке, продетой в рукава, в дутиках и с сопливым носом. Меня водили в садик всегда, дома оставляли лишь тогда, если у меня была температура под сорок. Маме надо было работать, как она говорила, за себя и за того парня. Подразумевалось, что от папиных трудовых усилий в стекляшке никакого толку, крошечной зарплаты, выдаваемой натурпродуктом, то есть пивом «Жигулевским» разливным, нам с мамой все равно не видать. В общем, мама бросала меня на маленькой лавочке перед шкафчиком, и я самостоятельно раздевалась и отправлялась в группу, искренне боясь, что в один прекрасный день мама забудет меня забрать. Однажды именно так и произошло, только мама была ни при чем. Она уехала на две недели в санаторий от кондитерской фабрики, а я была оставлена с бабушкой и папой. В первый же день папа просто немного перебрал и забыл меня забрать, а бабушка обнаружила это только в половине девятого вечера, когда приехала к нам из своей квартиры. Папа мирно спал в туалете, а в квартире не было никаких признаков моего присутствия. Когда бабуля прибежала в садик, взмыленная и матерящаяся на все лады, я мирно сидела в каморке сторожа, застывшая от страха. С тех пор я как-то не доверяла взрослым в этом вопросе. В школе все стало проще: оттуда можно было ходить домой самостоятельно. С ключом на толстом шнурке, который висел у меня на шее, я чувствовала себя гораздо увереннее. Теперь же, когда я вела в садик своего сына, я нервничала не на шутку. Однако все прошло совсем неплохо.

– Мусяка? – окрикнула я ребенка, который сосредоточенно развинчивал какой-то грузовичок.

– Мам! Пливет! – обрадовался он, продолжая тем не менее свое занятие.

– Домой пойдешь?

– Ну ладно, – с неохотой согласился он. В первый день он пробыл всего несколько часов и устать просто не успел. По дороге он долго молчал, а потом заявил:

– Хаёсий садик.

– Да? Почему? – удивилась я.

– Там игуськи, – пояснил он.

– Это да. Игрушки – это хорошо, – кивнула я.

– И еще у них есть многа настоясих, зивых детей, – продолжил с глубокомысленным видом он. – С ними интелесна.

– Что? – только ахнула я.

– Они тожа мои? – поинтересовался Мусяка. Я поспешила заверить, что все без исключения в садике создано исключительно для того, чтобы ему было «интелесна», так что он может смело идти и играть во все, что там есть. Включая «живых» детей. Мусяка одобрил.

– И как это было? – спросил Володя Мусяку, когда тот вошел в дом после первого трудового дня.

– Нисево, – деловито кивнул Мусякин, стягивая ботиночки. – Там хаяшо.

– Ну, так надо отпраздновать, – хлопнул в ладоши Володя. И мы пошли отмечать на кухню.

Володя умел и любил готовить. Вкусно и полезно мы поужинали шарлоткой (сам Володя ограничился одним кусочком) и запеченным судаком с фасолью. Пить мы, конечно же, не пили. Когда я встречалась с Танечкой, моей подругой и начальницей с бывшей работы, я, конечно, пила. С Верой, девушкой из соседнего дома, с которой мы совместно выгуливали детей, я бы тоже выпила и не чихнула. У Веры было двое детей-погодков, Саша и Паша, трех и четырех, соответственно, лет. За последние два года мы с ней очень сдружились на почве колясок и ползунков, так что тоже могли на детской площадке посидеть с парой баночек пива или какого-нибудь коктейля. Особенно если в солнечный день. Вера, кстати, тоже курила. Но только в сторону, чтобы на детей дым не шел.

– А твой что же, вообще не пьет? – все время удивлялась она.

– Он не курит, не пьет, но он и не совсем мой, – смеялась я.

Мусякин и ее Сашка-Пашка вместе составляли отличную площадочную банду. А если к ним примешивались еще пара мальчишек из нашего двора… ух, только держись.

– Все равно. Повезло тебе.

– Думаешь? – пожимала плечами я.

Вера была девушкой простой, чем была мне невыразимо близка. Думается, наши родители тоже могли где-то пересекаться, особенно папаши. Конечно, алкаши с улицы Расплетина нечасто наносили визиты бомонду у пункта приема стеклотары на бульваре Карбышева, но могло же быть и такое. Могло? У нас с Верой было много общего: тяжелое, но веселое детство, с трудом полученный школьный аттестат, ПТУ… Стоп, в этом месте наши с ней пути разошлись. Катерина, змея, в свое время, когда еще не была гадюкой, а была моей самой лучшей на все времена подругой, вмешалась своей уверенной рукой в ход моей жизни и сбила меня с предначертанного пути, как комету с орбиты. Она заставила меня окончить десятилетку, она стала стеной между мной и ПТУ, лишив меня профессии мастера третьего разряда на каком-нибудь производстве. Она даже заставила меня поступить вместе с ней в институт, чем потрясла всю мою семью до седьмого колена. Кажется, я была первой в нашем роду, кому вручили диплом о высшем образовании. Но потом Катерина переспала с моим мужем (я уже говорила об этом? Что ж, повторюсь еще) и убедительно доказала ему, что на первом этаже жить лучше и проще, чем на пятом. Не надо мучиться и ходить по ступеням. Лифта-то у нас в доме не было. Пятиэтажка, эх. Я, конечно, утрирую. Наверное, было что-то еще, из-за чего Сергей Сосновский оставил меня, но какая, к черту, разница. Вере я так и сказала: